Творения, том 2, книга 2 - Иоанн Златоуст

Итак, отвращение от рока принадлежит к числу не того, что требует рассуждения, но того, что – ясно. Подобно тому как ясно, что дурно – убивать и отвратительно – прелюбодействовать, так ясно и то, что придавать значение року – дурно и недозволительно. На основании того, что есть доверяющие ему, не заключайте, что это относится к числу незапрещенных вещей, так как отваживаются и на убийство, хотя оно и воспрещено законами, также к числу запрещенных деяний относятся нарушения супружеской верности и грабежи, хотя и совершаются многими. А что даже по законам языческим повиновение инстинкту деторождения принадлежит к числу запрещенных вещей, подобно убийству, ясно из того, что если кто-либо из соблудивших с женой известного лица, придя, будет говорить в суде в ответ на обвинение, что виновен не я, но инстинкт деторождения, так как я желал быть целомудренным, а он меня толкнул и вовлек, то разве по этой причине он не получит более тяжкого наказанил, как человек, прибегающий к достойной смеха защите, разве он получит какое-либо снисхождение? Никоим образом. И однако, с точки зрения таких людей надлежало бы получить, потому что если все происходит по инстинкту деторождения, а не по нашей свободной воле, то нет защиты больше этой. Если же наше произволение имеет перевес и более могущественно, чем инстинкт деторождения, тогда последний не может иметь значения; и даже если бы кто-либо стал придумывать бесчисленные основания, что необходимо исполнять веления того инстинкта, что тот человек неосновательно наказывается и не получает себе снисхождения, то никто не послушал бы его, не внял бы защите и не дал бы прощения: в такой степени это дело всеми отвергнуто и кажется имеющим значение басни и глупой болтовни. И многие из числа начальников (хотя, если бы каким-либо человеком совершалось насилие, то обвиняемому достаточно было бы того же самого оправдания или – лучше сказать – не должно бы, кажется, остаться даже и места обвинению), многие, говорю, из начальников, обвиненные за несправедливые убийства, понесли наказание; палачей же, служащих смертной казни и собственноручно совершающих убийство, с самаго начала никто не привлекал в суд, даже и не разыскивал, так как защитой для них служит необходимость, авторитет начальства и страх подчинения. Затем, если прощают человеку, принуждаемому человеком соплеменным и принадлежащим к одному роду, то не гораздо ли более должно было бы оказывать прощение тому, кто вынуждается судьбой? Надлежало бы бежать? Но, как говорят, власть судьбы в такой степени непреодолима, что, хотя бы кто ушел в пустыню, хотя бы в море или еще куда-либо, не скроется от ее предначертаний. Итак, как же не безрассудно, чтоб человек, теснимый насилием варваров, легко получал снисхождение, и даже никогда не был обвиняем, а испытывающий принуждение со стороны более могущественной, как говорят, силы терпел наказание и ему не позволялось бы подобным же образом защищать себя? Никто из ссылавшихся в свое оправдание на судьбу никогда не был оправдан: ни злодей в судилищах, ни слуга в доме, ни дети в школе, ни ученики в мастерских, всякий раз как в чем-либо они погрешали. Поэтому как же некоторые уважают судьбу, если они в то же время так пренебрежительно относятся к ней и не дают никакого снисхождения стоящей в зависимости от нее необходимости? Таким образом искренно и в своей совести они весьма убедились, что дело это – басня. Когда же впадут в тяжкие прегрешения, то в свою очередь присоединяют к ним другой грех, чтобы этим путем ускользнуть от предстоящего им наказания, а не получить его в более тяжелой степени. Не так тягостно грешить, как тягостно после греха не иметь никакого стыда и из-за своих собственных пороков клеветать на Бога. Это – хуже всякого греха; о том конечно, позаботился и диавол, чтоб мы не только сделались нерадивыми к добродетели и склонными к пороку, приписывали Богу причину всего, но чтоб, под видом защиты, сделав богохульными и нашу душу, и наш язык, мы обвиняли Бога и с себя самих слагали обвинение в совершаемом, перенося его на Того, Кто в действительности не виновен. Однако даже если по отношению к людям окажется кто дерзнувший на что-либо подобное, то одного этого достаточно бывает для его обвинения и гибели. Когда клевещет на другого человек не совершивший ничего ужасного, то он подвергается наказанию, налагаемому на совершивших дерзкий поступок. Поэтому смотри, сколь великое зло ввел диавол чрез судьбу, а именно – презрение добродетели, потому что, хотя бы душа наша была очень расположена к усиленным трудам для приобретения ее, он ослабляет ее, внушая убеждение, что никакое дело из приключающихся с нами не должно быть считаемо за порок. Когда кто-либо признает, что прелюбодей или убийца, также и подкапывающий стены не заслуживают упрека, то он не перестанет, как бы на стремнистой местности, ревностно несясь вперед, делать других клеветниками на Провидение, также и сам быть клеветником на Бога. Какое, скажи мне, зло могло бы быть хуже этого? Посему, возлюбленные, будем избегать этого идолослужения: истинно смерть находится в котле (4Цар.4:40) и всякий, почерпнувший отсюда хотя бы и малую какую-либо долю преисполненных заразы догматов, необходимо умирает совсем если не возвратится обратно и не отведает неподдельного здоровья. Итак, чтобы нам после этого не сетовать бесполезно когда в след за переселением отсюда будет пресечено назначенное нам время покаяния, постараемся покаяться, пока мы остаемся в силе, хоть и уловлены болезнью, – и вознегодуем на себя самих; а все, которые здоровы, соблюдем свое здоровье в неповрежденности и протянем руку захваченным этим недугом! Если в отношении к больным телесно мы обнаруживаем столь великую заботу и попечение, то, когда пред нашими глазами – немощь душевная, что не должно быть нами сделано? Чего не предпримем для того, чтобы вновь стяжать брата, вместе с нами принадлежащего к одному и тому же обществу членов и входящего в полноту церковного тела? Итак, ради этого употребим в дело все, все совершим из-за него, отгоняя собак и волков, и не будем думать, что для нас достаточно одного нашего спасения. Подобно тому как сказано: "когда видишь вора, сходишься с ним, и с прелюбодеями сообщаешься" (Пс.49:18), так точно, послушаемся и здесь; когда увидим, что кто-либо из наших братьев обольщает словами и наушничает, то послушаемся этого. Церковь – дом Господень, верные – драгоценные сосуды. Итак, когда, увидишь, что кто-либо из внешних желает похитить какой-нибудь из сосудов, то, хотя бы сам ты был неодолим и тебе не угрожала опасность, но если отнесешься с пренебрежением и не придешь сказать об этом тем, кто в состоянии исправить, то окажешься повинным в его душе, – ты, который видел. что вор делал подкоп, и не препятствовал или своими силами, или с помощию другого. Говорю это не потому, что опасность действительно повисла над тобою, но для того, чтобы охранить тебя, для того, чтобы склонить тебя к одинаковой заботе о спасении – своем собственном и остальных людей. При таких условиях мы будем в состоянии достигнуть и обещанных нам благ, благодатию Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.

СЛОВО ЧЕТВЕРТОЕ

о судьбе и провидении.

"Писать вам о том же для меня не тягостно, а для вас назидательно" (Флп.3:1). Если же для Павла была нужда беспрестанно наставлять учеников, для Павла, который учил с помощью благодати Духа и властно прогонял врагов, а также уничтожал страдания всех, для Павла, окружаемого почестями, которого слушали все, как бы нисшедшего с небес ангела, лучше же сказать: как бы самого Христа, – итак, если для того была нужда беспрерывно говорить одно и то же, то гораздо более – для нас, которые не имеем никакой цены. И действительно, назидательно для вас часто слушать об одном и том же, и не только об одном и том же, но и одно и то же об одном и том же. Следовательно, никто пусть не негодует, и пусть не думает, что он отягощается с нашей стороны, если мы намерены об одном и том же предмете опять говорить одно и то же. Если бы даже можно было уповать, что, однажды услышав это, вы удалите от себя болезнь души, то и при таких обстоятельствах не следовало бы отступить, но еще надлежало бы говорить об одном и том же для того, чтоб сделать ваше здоровье прочным и крепким и вас необоримыми, так чтобы вы не впали снова в те же самые дела. А так как мы подозреваем, что у слушателей сохраняются еще некоторые остатки зла, то необходимо и согласно с разумом наше непрерывное относительно этих предметов наставление. И сегодня необходимо сказать, как мы могли бы избежать того. Итак, каким образом мы могли бы избегнуть? Во-первых, с помощью молитв и беседы с Богом, во-вторых же, с помощью благочестивых размышлений. Если ты увидишь, что будет и что есть в настоящее время, и относительно того и другого произнесешь правильный приговор, то это зло никогда не коснется твоей души. Итак, когда увидишь, что кто-либо богат не по достоинству, то не ублажай, не подумай, что он достоин соревнования, не осуди провидения Божия, не думай, что настоящие дела движутся безрассудно и случайно, потому что такой-то обогащается не по заслугам. Вспомни о Лазаре и богатом (Лк.16:19), как один достиг до вершины изобилия и роскоши, хотя был и жесток, и безчеловечен, и более дик, чем даже собаки: действительно, если эти имели сострадание к бедному и служили, не боясь касаться своим языком ран, которые были распространены по всему телу, то тот не уделял ему даже и крошек. Поразмысли же, как он достиг до вершины изобилия, а тот бедняк, хотя в действительности богатевший и преизбыточествовавший, впал в самую крайнюю бедность и имел недостаток даже в необходимой пище, борясь и с болезнью и с постоянным голодом. И один имел меньше, нежели в чем нуждался, а другой изобиловал богатством свыше меры. Но, однако, тот не изъявлял негодования, не произнес нечестивого слова, не обвинил Бога, не порицал Провидения, не приписал случившегося судьбе, не сказал кому-либо, а даже не сказал и себе самому: "я, который не сделал ничего худого даже и по виду, терплю столь великое наказание и переношу крайнее мучение, изнуряемый голодом, истощаемый самой тяжкой болезнью, понемногу умерщвляемый и обезображиваемый, а этот обогащается и роскошествует, живя несчастьями других, глумясь над моими бедствиями; и этого бесчеловечного и незнакомого с состраданием, свирепого и жестокосердого Бог сделал господином столь великих сокровищ, а меня, который не раздражил Его даже и малейшим словом, оставил на терзания столь великими бедствиями. Как это достойно правосудия? Как достойно это Промысла и попечения о нас?" Ничего такого он не сказал. Поэтому, как же не нелепо, когда те самые, которые испытывают бедствия, так благословляют Господа во всем, – ты, стоящий вне борьбы, злословишь Бога за то, за что другие настроены благодарно? Тот, кто испытывает несчастье, даже если и скажет какое-либо грубое и неприятное слово, получает снисхождение, хотя и не столь великое, какое – другой, но, по крайней мере, очень малое; а тот, кто находится вне несчастий и губит свою душу ради других вещей, какого мог бы быть достоин снисхождения, если злословит Бога за то, за что человек, потерпевший бедствие, благодарит и никогда не перестает прославлять Его? Когда увидишь, что праведник терпит несчастия, то вспомни вот этот пример; ты не мог бы теперь назвать мне кого-либо, более праведного, чем тот человек, как это ясно из его терпения, ясно из наград за его подвиги, из того, что он получил в удел первое место упокоения, удостоившись чести вместе с патриархом Авраамом; ты не мог бы указать кого-либо, испытавшего большие несчастия, ни такого, кто был бы столь пренебрежен, В самом деле, что ты скажешь, когда он не мог насыщаться даже падавшими со стола крошками? Итак, когда ты видел самую крайнюю порочность, – а что бесчеловечнее того, кто не обращал внимания на человека, находившегося в столь великом несчастии? Какой порок ты назвал бы, который не был бы соединен с этим? Притом, что могло бы быть изобильнее той трапезы и одеяния, покрывавшего самую крайнюю роскошь и счастье? Опять, когда ты увидишь высочайшую праведность, – а что могло бы быть боголюбезнее души, терпящей таковое и благородно переносящей самое крайнее бедствие? Что могло бы быть тягостнее голода и болезни столь неизлечимой? После всего этого, какое для тебя, скажи мне, снисхождение, если соблазняешься в остальном? Разве дела не ограничены пределами настоящей жизни?