Битва двух империй. 1805–1812 - Олег Соколов

В этой ситуации, когда подготовка к войне началась и во Франции, Александр понял, что у него есть довольно выгодный вариант алгоритма действий, а именно — завлечь Наполеона на свою территорию и вести сначала оборонительную войну, чтобы предварительно измотать неприятеля. Нетрудно было понять, что, раз начав серьёзно готовиться к войне, французскому императору будет непросто остановиться. О войне теперь говорили все русские и все польские офицеры. Первые бахвалились тем, что скоро будут в Варшаве и Париже, вторые грозились отшлёпать «москалей» как следует и восстановить великую Польшу «от моря до моря». В этой ситуации неизбежны были провокации с той и с другой стороны, обострения конфликта, как следствие этого — новые приготовления Наполеона и новые витки напряжённости. Иначе говоря, столкновение стало практически неизбежным.

Можно сказать, что Александр своей цели добился. Теперь сложно было надеяться, что Россия и Франция помирятся, а тем более ожидать, что сохранится не формальный, а реальный союз. За почти десять лет деятельности на внешнеполитической арене молодой царь реализовал свой болезненный комплекс. Россия и Франция, у которых не было решительно никаких серьёзных противоречий, а, наоборот, имелись все предпосылки к тесному взаимодействию на международной арене, стали врагами, хотя открыто эти слова ещё не произносились.

Александр, у которого было тонкое политическое чутьё, понял, что в этой ситуации очень выгодно было бы выставить себя перед Россией и Европой в качестве невинного агнца, продемонстрировать, что он всегда действовал как верный союзник и миролюбивый монарх, но стал жертвой несправедливой агрессии со стороны ненасытного деспота.

В случае наступательной войны первые же поражения вызвали бы в России взрыв возмущения. В случае же оборонительного характера первых боевых действий можно было заручиться куда более серьёзной поддержкой общественного мнения, которое легче могло бы простить отдельные неудачи. Бескрайние просторы Российской империи становились в таком случае не препятствием (для мобилизации сил), а благоприятным фактором, вследствие возможности поглотить с помощью пространства усилия неприятеля.

Подчеркнём, что речь идёт только о первой фазе войны, конечная цель которой была не защита России, а сокрушение наполеоновской империи и, следовательно, поход в Европу и вступление в Париж. Только в случае начала конфликта в виде оборонительной войны её завершение лишь откладывалось на более позднее время.

Людвиг фон Вольцоген, немец на русской службе, в будущем генерал, а в тот момент флигель-адъютант царя в чине подполковника, рассказывает в своих очень точных воспоминаниях: «26 июня (1811 г.) я был внезапно приглашён в императорскую резиденцию на Каменном острове. Меня принял лично император в своём кабинете. У него был озабоченный вид, и он заявил мне, что ожидает неотвратимой войны с Наполеоном. Он очень долго колебался, он сделал всё, чтобы дело до этого не дошло… он знает, что русские и очень многие в Европе не понимали мягкость, которую он проявлял в отношении императора французов, но он считал, что его долг состоял в том, чтобы не подвергать благо своего народа, честь своей династии и судьбу мира случайностям войны без крайней необходимости. Теперь эта крайняя необходимость наступила. Ожидание отныне несовместимо с политической честью. Если Наполеон не изменит свой тон, он (Александр) будет драться до того, пока один и них не падёт… Чтобы подготовиться к этому крайнему случаю, он выбрал меня для осмотра западной части его империи, которая должна была стать театром войны, и подготовить тщательным образом оборонительную войну»[56].

Если отбросить неизбежную преамбулу о том, как царь старался на благо своего народа, слова Александра очень точно отражают реальную ситуацию. Действительно, он решил, что «ожидание более не совместимо с политической честью», иначе говоря, война необходима. Эта война должна быть доведена до логического конца — ликвидации Наполеона и его империи. Наконец в сложившейся ситуации на повестке дня встала война, начало которой должно пройти в оборонительных операциях.

В это время Александр окружил себя целой свитой людей, приехавших в Россию, как скажет позже поэт, «на ловлю счастья и чинов». Среди них выделялись корсиканец из Аяччо — Поццо ди Борго, клан которого исторически враждовал с кланом Бонапартов; французские эмигранты, полные ненависти к новой Франции, д’Аллонвиль и де Вернег; немецкий националист, ярый враг Наполеона, Штейн; итальянец Серра-Каприола, дипломатический агент монархической и клерикальной реакции; и известный интриган, швед Армфельд. Всё достоинство этих людей определялось не знаниями, не заслугами перед Россией, не талантами, а только одним — их жгучей ненавистью к Наполеону. Им было глубоко наплевать на те страдания, которые выпадут на долю русского народа в случае войны, на тысячи погибших людей, они жаждали лишь одного — утопить в крови императора французов. Так, Армфельд, точно отражая новую стратегию царя, написал в это время, что он очень надеется, что Наполеон «попадёт в западню», иначе говоря, начнёт войну первым.

Одной из умелых провокаций Александра был вопрос компенсации за Ольденбург. Уже в апреле 1811 г. Чернышёв во время очередной встречи с Наполеоном передал императору слова Румянцева: «Если бы удалось ссыпать в один мешок дела Польши и Ольденбурга, перемешать их хорошенько, а затем вытряхнуть, то союз между Францией и Россией сделался бы более прочным». Это предложение, высказанное намёком молодым флигель-адъютантом, нашло своё подтверждение в депешах, присланных новым послом Франции в России генералом Лористоном в июне и июле 1811 г.

Уже в разговоре с Чернышёвым Наполеон, услышав о Польше, воскликнул: «Ну нет, сударь! К счастью, мы ещё не дошли до такой крайности. Отдать герцогство Варшавское за Ольденбург было бы верхом безумия. Какое впечатление произвела бы на поляков уступка хотя бы одной пяди их территории в момент, когда Россия угрожает нам! Мне, сударь, каждый день со всех сторон твердят, что у вас существует проект захватить герцогство. Да ведь и мы не все мёртвые!»[57]

Во время апрельского разговора ловкий флигель-адъютант вывернулся, сказав, что, быть может, он не слишком правильно понял мысли руководства, но летние депеши от Лористона совершенно определённо подтвердили — Александр желает в качестве компенсации за Ольденбург именно часть герцогства Варшавского. В ответ Наполеон продиктовал своему министру иностранных дел Маре подробную записку, фактически рассуждение, беседу с самим собой, что делать в данной ситуации: «Всё заставляет думать, что мир удалось бы сохранить, если бы можно было уступить область герцогства Варшавского, населённую 500–600 тыс. жителями… Если бы в герцогстве существовала особая народность, численностью в 500–600 тыс. человек, территорией которой император мог бы располагать и которую без ущерба для чести он мог бы передать России, эта уступка была бы предпочтительнее войны. Но все части герцогства принадлежат одному народу, если он потеряет 500–600 тыс. человек, его полная гибель будет лишь делом времени. Вопрос, следовательно, стоит следующим образом: может ли Франция допустить, чтобы Россия приросла всем герцогством? Такое увеличение перенесёт границы России на Одер и на границы Силезии. Это государство, которое Европа в течение целого столетия тщетно старалась удержать на севере и которое, благодаря стольким захватам, распространилось уже много дальше своих естественных границ, сделается большой силой на юге Германии и будет вмешиваться в дела остальной Европы, чего здравая политика не может допустить… Исходя из этого, Его Величество решил поддерживать силой оружия существование герцогства Варшавского, неразрывно связанное с его целостностью»[58].

Таким образом, кажется, всё ясно. Война, которая встала на повестку дня, должна была стать войной, целью которой была защита герцогства Варшавского, с неизбежным следствием в случае победы Наполеона — восстановлением Польского королевства. Император считал, что Российское государство и так достигло необычайной степени могущества, и дальнейшее его увеличение приведёт к абсолютному дисбалансу сил в Европе. Поэтому война неминуема. Так считал, в частности, выдающийся историк русско-французских отношения Альбер Вандаль.

Однако один интереснейший документ, почему-то оставшийся вне поля зрения многих исследователей, вносит серьёзные коррективы в эту стройную концепцию. Речь идёт о письме князя Чарторыйского к Александру, написанном 24 июля 1811 г., то есть как раз тогда, когда Наполеон решал принципиальный вопрос своих дальнейших действий в отношении России.

«Как кажется, Франция, упорно пытающаяся покорить Испанию, готова предпринять всё, чтобы сохранить мир с Россией», — указывает князь своему царственному другу. И далее, подчёркивая твёрдую позицию Наполеона в отношении целостности герцогства, Чарторыйский передаёт слова императора французов: «Пусть только один казак нарушит границу герцогства, и я объявлю о восстановлении Польши».