Битва двух империй. 1805–1812 - Олег Соколов

Таким образом, Александр явно шёл впереди своего противника. Именно он первым сосредоточил армию на границах и предназначил её для вторжения.

Объясняя свою позицию королю Вюртемберга, Наполеон написал 2 апреля 1811 г.: «Я надеюсь, и я верю, как и Ваше Величество, что Россия не начнёт войну. Однако… она создала 15 новых полков, дивизии из Финляндии и Сибири идут к границам Великого герцогства, наконец, четыре дивизии из её Молдавской армии также находятся на марше к территории границ Великого герцогства. Всё это не слова, а дела, которые показывают намерения правительства. Зачем забирать дивизии с юга, где они так нужны России в войне против турок, зачем создавать новые полки в тот момент, когда не хватает средств и когда имеешь на руках большую войну, расходы на которую покрываются только за счёт печати бумажных денег»[48].

В те дни, когда Наполеон писал это письмо, в герцогстве Варшавском судорожно готовились к предстоящему, как всем казалось, неминуемому вторжению. 4 апреля 1811 г. Понятовский спешно отбыл в Париж, чтобы лично сообщить императору обо всём происходящем. По дороге он заехал в Дрезден, где проинформировал саксонского короля о том, что происходит на границах, и затем помчался на почтовых в столицу Франции.

В его отсутствие 27 апреля в Варшаве была получена депеша от короля Саксонии, в которой приказывалось немедленно подготовить всю страну к обороне: «эвакуировать из Варшавы в Данциг всю материальную часть артиллерии, которая не будет принимать участие в обороне страны. Запастись боеприпасами, сухарями, фуражом в тыловых укреплениях между Вислой и Одером. Отозвать депо и собрать войска от Пултуска до Варшавы, вызвать из отпуска всех военнослужащих. Ускорить закупки лошадей и использовать для этого реквизиции… председателю палаты имуществ предоставить в распоряжение военного министра всё, что у него есть в запасе в кассе… госпиталя должны быть немедленно эвакуированы на Калиш»[49]. Было приказано даже взорвать валы Замостья в связи с тем, что эта крепость не могла бы выдержать серьёзной осады. «Это последнее предписание подчеркивает, насколько опасность оценивалась как неминуемая, — писал Луи Биньон, представитель Франции в герцогстве. — Я выступил, однако, против этой меры разрушения… Мои доводы были приняты»[50].

В Варшаве все пребывали в состоянии возбуждения. Здесь со дня на день ожидали появления русских казаков, погром, пожарища и уничтожение герцогства. Паковали архивы, которые повезли в надёжные крепости, увозили больных военнослужащих, отправляли тяжёлую артиллерию в укрепления Модлина и Торна.

О происходившем в Варшаве были хорошо осведомлены в русском штабе. Вот что докладывал военному министру посол России граф Ливен из Берлина: «Польское правительство опасается внезапного вторжения русских. Они считают, что не смогут сопротивляться противнику без помощи Франции»[51]. Один из тайных агентов сообщал: «…Каждый полагал, что русские в несколько дней вступят в Варшаву. Прага снова была укреплена, там заложены возвышенные батареи, 800 человек при том работали, а Модлин ещё более укрепляется… Из дому князя Понятовского отправлены также лучшие картины в Калиш, и… Совет и все министры готовы ехать в Калиш. Кадеты также должны туда отправиться»[52]. А полковник Турский, руководитель русской разведки в Белостоке, так говорил о состоянии войск герцогства: «Их армия состоит из 60 тыс. человек, вооруженных, снабжённых всем необходимым, закалённых в боях, не мечтающих ни о чём другом, как погибнуть или отвоевать своё право на существование и право называться (поляками)»[53].

Князь Юзеф Понятовский сразу по прибытии в Париж 24 апреля 1811 г. был принят императором в загородном дворце Сен-Клу. Здесь состоялась долгая и подробная беседа польского князя и Наполеона. Нам неизвестно, что именно говорил Понятовский, но очевидно, что его речь была страстной и убедительной. Если до беседы с ним Наполеон во многом сомневался в правдивости донесений из герцогства, то теперь он им поверил.

В этот же день император приказывает своему брату Жерому, вестфальскому королю, предпринять шаги для формирования «небольшого армейского корпуса». Новому министру иностранных дел Маре, герцогу де Бассано отдаётся указание послать в Пруссию секретных агентов с задачей узнать, что происходит между Берлином и Эльбой, а также в Кенигсберге.

Кстати, в связи с новой ориентацией внешней политики Франции были произведены изменения в составе министерства. Как уже отмечалось, министр иностранных дел Шампаньи получил отставку, и новым министром стал упомянутый Маре. Шампаньи в своих мемуарах писал, что получил отставку в связи с тем, что император отныне решил готовиться к войне с Россией, а он был противником подобного курса. Насколько это соответствует истине, сказать сложно, однако совершенно ясно, что именно в эти дни в политике Наполеона происходит крутой поворот. После получения рапортов из герцогства император принимает решение о самых серьёзных военных приготовлениях и окончательно утверждается в нем после беседы с Понятовским.

Одновременно из Петербурга был отозван уже хорошо известный нам Арман де Коленкур, и на место его назначен новым послом генерал-адъютант императора Жак-Александр Ло де Лористон. Бывший однокашник Наполеона по военной школе, он был не только отважным боевым генералом, но и неплохим дипломатом. Император надеялся, что Лористон будет более проницательным и наблюдательным, чем его предшественник.

Вполне очевидно, что Коленкур не соответствовал новому курсу. Он не только полностью находился под влиянием Александра I, но самое главное, совершенно проглядел все военные приготовления России. Он единственный, кто ничего не увидел ни в 1810, ни в начале 1811 года. Ясно, что такой посол не мог отныне пользоваться доверием Наполеона в качестве дипломатического представителя. Что касается лично дивизионного генерала Армана де Коленкура, Наполеон, напротив, сохранил к нему огромное уважение. Он считал его глубоко честным и порядочным человеком и желал иметь его в своей свите среди своих помощников (в ходе войны 1812 г. Коленкур в качестве обер-шталмейстера будет заведовать всеми лошадьми и транспортом императорской свиты).

Коленкур приехал в Париж утром 5 июня. В этот момент Париж принимал праздничный облик. Чуть больше чем за два месяца до возвращения посла произошло важное событие — 20 марта 1811 года, как и желал того император, Мария-Луиза подарила ему наследника. Теперь, по случаю крестин мальчика, с которым многие французы, и не только, связывали надежду на стабильность и спокойствие, столица готовилась к празднику. Коленкур, не останавливаясь, проехал через предпраздничный город и без промедлений прибыл во дворец Сен-Клу. Бывший посол был незамедлительно принят императором. Это было около одиннадцати часов утра, когда Наполеон только что завершил ранний обед.

А затем началась беседа, которая продолжалась целых семь часов! К сожалению, запись этой беседы сделана Коленкуром уже после войны 1812 г., и в ней можно найти ряд мыслей, которые, без сомнения, появились задним числом. Однако большая часть разговора, судя по всему, передана верно, поэтому мы неплохо знаем, о чём говорилось в рабочем кабинете императора в Сен-Клу 5 июня 1811 г. Разговор с Коленкуром имеет кардинальное значение для темы, которой посвящена эта книга, поэтому послушаем, о чём говорил император со своим послом.

Наполеон встретил начало речи генерала с нетерпением и вскипел, когда тот назвал план нападения русских на герцогство Варшавское смешной сказкой, выдуманной поляками:

— Вас дурачат Александр и русские, вы не смогли увидеть то, что происходило у вас под носом! — воскликнул император.

В ответ на это бывший посол продолжил свой отчёт и горячо возражал Наполеону, который повторял, что русские готовят нападение на герцогство. Честный и отважный воин, Коленкур дошёл до того, что сказал:

— Я готов, чтоб меня заключили в тюрьму, я готов положить голову на плаху, если события не оправдают меня…

Эти слова, сказанные с удивительной твёрдостью и уверенностью, немного смутили Наполеона:

— Итак, вы верите, что Россия не хочет войны, и что она останется в союзе и будет придерживаться континентальной системы, если я дам ей удовлетворение в Польше?

Коленкур ответил, что уступка в этом вопросе и умеренная политика будут залогом того, что мир сохранится:

— Нужно как можно ближе вернуться к тому положению, которое установилось после Эрфурта. Если вы хотите восстановить Польшу, тогда другое дело.

— Я же сказал, что не хочу восстанавливать Польшу!

— Тогда я не понимаю, зачем Ваше Величество жертвует союзом с Россией.

Сказав эту фразу, Коленкур стал с жаром доказывать, что сам император даёт пример нарушения континентальной блокады.