Череп под кожей - Филлис Джеймс

Истерика, которой она была готова поддаться, отступила. Она с трудом выпрямила спину и оглянулась на остров – бесформенный темный замок, неприступный, как скала, с зажженными окнами. Но потом из-за облака выплыла луна и замок предстал перед глазами Корделии в сияющем величии, так что высветился каждый кирпич, но это не нарушило целостность композиции. Башня серебрилась как волшебное видение. Она смотрела, завороженная этой красотой. А потом ее онемевший мозг все вспомнил. Наблюдает ли он за ней из своей цитадели, подняв бинокль, бороздя взглядом море в поисках ее головы между волнами? Она представила себе эту сцену: ее изможденное тело, медленно стремящееся к берегу через хлюпающую гальку и натиск отливных волн, ее невидящие глаза, которые встречаются с его неумолимым взглядом, его сила против ее слабости. Она подумала, хватило бы ему духу совершить хладнокровное убийство, и решила, что для него это будет сложно. Вероятно, даже невозможно. Гораздо легче захлопнуть люк, задвинуть засов и предоставить всю грязную работу морю. Корделия вспомнила слова Роумы: «Даже его ужас кажется второсортным». Но как он мог оставить ее в живых теперь, когда она знала все?

– Вы спасли мне жизнь, – сказала она.

– Я всего лишь избавил вас от долгого плавания. Но вы добрались бы и сами. Вы были довольно близко от берега.

Он не поинтересовался, почему она плавает в море почти голая в такой час. Похоже, ничто не могло удивить или озадачить его. И только тогда она вспомнила о Саймоне и поспешно сказала:

– Нас было двое. Со мной был юноша. Нужно найти его. Он где-то рядом. Он очень хороший пловец.

Но море раскинулось перед ними в своей спокойной лунной пустоте. Корделия заставила его искать целый час, прочесывая береговую линию с убранными парусами под тихий рокот мотора. Она неуклюже опиралась на планширь и отчаянно вглядывалась в море, ловя любое движение на его спокойной поверхности. В конце концов она смирилась с тем, что знала с самого начала: Саймон был хорошим пловцом, но, ослабленный холодом, ужасом и, вероятно, отчаянием, сковавшим его члены, не смог найти в себе достаточно сил. Она слишком устала, чтобы горевать, и едва осознавала, насколько раздавлена случившимся. А потом увидела, что они медленно направляются к пристани, и быстро сказала:

– Мне нужно не на остров, а в Спимут.

– Вам надо к врачу?

– Не к врачу, в полицию.

И он опять не задавал вопросов, а просто управлял кораблем. Через пару минут, когда руки и ноги у нее согрелись, Корделия попыталась встать и помочь ему с веревками, но оказалось, что ее руки бессильны.

– Лучше вернитесь в каюту и отдохните, – сказал он.

– Если можно, я останусь на палубе.

– Мне вы не помешаете. – Он принес подушку и толстое пальто из каюты и устроил ее у мачты.

Глядя на узор из рассеянных по небу звезд, слушая, как все громче трепещет парус под мягким шепотом волн, рассекаемых корпусом корабля, Корделия жалела, что это путешествие не может длиться вечно. А еще она боялась, что этот короткий отдых от всех треволнений, исполненный спокойствия и красоты, очень быстро закончится и ее мучения продлятся еще долго.

Так в приятной тишине они плыли к гавани, объятые ночным спокойствием. Должно быть, в какой-то момент Корделия уснула. Она смутно почувствовала, как кораблик легонько коснулся пристани, как ее вынесли на берег, ощутила его руки у себя под грудью, запах пропитанной морской водой фуфайки и стук его сердца рядом со своим.

Глава сорок шестая

Следующие двенадцать часов остались в памяти Корделии расплывчатым отрезком времени. Оно текло без всяких ориентиров, как беспорядочное видение, в котором отдельные предметы и люди отпечатались с поразительной и неестественной четкостью, будто их сняли на фотоаппарат, раз и навсегда поймав во всей их непостоянной банальности.

Огромный медведь на столе в полицейском участке, сгорбившийся у стены в конце стойки, с прищуренными глазами и биркой на шее. Чашка крепкого горячего чая, пролившегося на блюдце. Два намокших печенья, превратившихся в кашу. Почему эти образы так ясно отпечатались в ее памяти? Вот главный инспектор Гроган в голубом свитере с потертыми манжетами смахнул крошки от вареного яйца с губ и опустил глаза на носовой платок, будто разделяя ее удивление тем фактом, что он решил так поздно поужинать. Вот она сама, свернувшаяся на заднем сиденье полицейского автомобиля, чувствует, как одеяло грубо щекочет ее лицо и руки. Вот холл маленького отеля, лавандовый запах полироли для мебели и жуткая гравюра с изображением гибели Нельсона над письменным столом. Женщина с добродушным лицом, которую, похоже, хорошо знали в полиции и которая помогла ей подняться по лестнице. Маленькая спальня, кровать с медным каркасом и изображение Микки-Мауса на абажуре. Утренний подъем, когда она обнаружила аккуратно сложенные джинсы и рубашку на стуле у постели и принялась вертеть их в руках, словно они принадлежали кому-то другому. Мысли о том, что полицейские, должно быть, отправились на остров накануне вечером. Недоумение по поводу того, что они не взяли ее с собой. Старик, молча поедавший завтрак в том же зале, что и она, с двумя женщинами-полицейскими. За его воротник была заткнута бумажная салфетка, а на пол-лица растянулось ярко-красное родимое пятно. Полицейский катер, пробивавшийся через залив, свежий ветер, обдувавший лицо, и она сама, как заключенная под конвоем, зажатая между сержантом Бакли и женщиной-полицейским в форме. Кружившая над ними чайка с крепким изогнутым клювом, которая потом устроилась на носу корабля, как резная фигура. И, наконец, картина, на которой уже не было размытых изображений, ибо она воплотила в себе весь ужас предыдущего дня и словно сжимала ее сердце в тисках: одинокий силуэт Эмброуза, который ждал их на пристани. И все эти разрозненные видения перемежались вопросами, бесчисленными повторяющимися вопросами, внимательными лицами, ртами, которые открывались и закрывались словно автоматически. Потом она могла вспомнить каждое слово из этих разговоров, хотя точно не знала, в каком месте они происходили – в полицейском участке, в отеле, на судне или на острове. Вероятно, они происходили во всех этих местах, и вопросы задавал не один человек. Казалось, она описывает то, что произошло с каким-то другим человеком, которого она очень хорошо знает. Воспоминания ее были удивительно ясными, словно все случилось очень давно, много лет назад, когда Саймон еще был жив.

– Вы уверены, что, когда пришли, люк был открыт?

– Да.

– А сама крышка была прислонена к стене прохода?

– Должно быть, если люк был открыт.

– Если? Но вы сказали, что он был открыт. Вы уверены, что не сами его открыли?

– Абсолютно уверена.

– Как долго вы пробыли в пещере с Саймоном Лессингом, прежде чем услышали, как крышка захлопнулась?

– Не помню. Достаточно долго, чтобы успеть спросить про ключ к наручникам, нырнуть, найти ключ и освободить Саймона. Около восьми минут, наверное.

– Вы уверены, что люк закрыли на засов? Вы вдвоем пытались его поднять?

– Сначала я пыталась одна, потом Саймон стал мне помогать. Но я знала, что это бесполезно. Слышала скрежет засова.

– И поэтому вы не прилагали особых усилий, так как знали, что это бесполезно?

– Я старалась. Я давила на него плечом. Полагаю, в таком случае было бы естественно хотя бы попытаться. Но я знала, что это бесполезно. Я слышала, как задвинули засовы.

– Вы расслышали столь слабый звук на фоне шума прилива?

– В пещере не было шумно. Вода затекала тихо, как вода в чайник. Это и пугало больше всего.

– Вы были напуганы и замерзли. Вы уверены, что у вас хватило бы сил открыть люк, если бы он упал случайно?

– Он упал не случайно. Как он мог упасть? И я слышала скрежет засовов.

– Одного или обоих?

– Обоих. Я слышала скрежет металла по металлу. Дважды.

– Вы понимаете, что это значит? Понимаете важность того, что вы говорите?

– Конечно.

Они заставили ее вернуться вместе с ними в Дьявольский котел. Это никак нельзя было назвать проявлением доброты или милосердия, но их работа и не заключалась в том, чтобы проявлять доброту или милосердие. Люк осветили яркими фонарями, один из мужчин опустился на колени и принялся осторожно наносить на него пудру для снятия отпечатков пальцев легкими движениями кисти. Потом они подняли крышку люка, но не стали упирать ее в стену, а так и оставили стоять на шарнирах. Они отошли, и через пару секунд она захлопнулась. Корделия задрожала словно испуганный щенок, вспомнив, как это случилось в прошлый раз. Ее попросили поднять крышку. Она оказалась тяжелой. А внизу виднелась железная лестница, которая вела прямо к смерти. Луч яркого дневного света обозначал выход в виде полумесяца, а темная, остро пахнущая вода билась о каменные стены. Они даже заставили ее спуститься и потом аккуратно закрыли люк. По их просьбе она толкнула крышку плечом и смогла без особых усилий ее открыть. Один из полицейских спустился вниз, они закрыли люк и осторожно задвинули засовы. Корделия знала: они проверяют, что именно она могла услышать из пещеры. Они попросили ее открыть люк и оставить крышку стоять на шарнирах, она попыталась, но не смогла. Потом они попросили ее сделать это снова, и когда у нее не получилось, ничего не сказали. Корделия задалась вопросом, подумали ли они, что она старалась недостаточно сильно. И все время перед ее глазами стоял образ тонущего Саймона с открытым ртом и остекленевшими глазами. Он крутился и извивался, глотая воду, как умирающая рыба при отливе.