Череп под кожей - Филлис Джеймс

– Совершенно уверена, – быстро ответила Корделия. – Разумеется, я заплачу за топливо. Это будет справедливо.

– В этом нет необходимости. Ветер ничего не стоит. А ветра, гуляющего в заливе, нам хватит с лихвой. Можете побыть юнгой, если хотите.

– Не уверена, что я в этом разбираюсь. Но я могу подергать за нужные веревки, если вы мне покажете.

Хозяин судна переложил бутерброд в левую руку, а правую вытер о фуфайку и протянул ей, чтобы помочь подняться на борт.

– Сколько нам придется ехать, как думаете? – спросила Корделия.

– В лучшем случае сорок минут. Быть может, больше. Прилив работает против нас.

Он исчез в каюте, а она ждала, сидя на корме и надеясь успокоиться. Через минуту он появился снова и протянул ей бутерброд: два куска бекона, жирных и ароматных, были зажаты между двумя толстыми ломтями хрустящего хлеба. Лишь когда вгрызлась в него зубами, едва не сломав челюсть, Корделия поняла, насколько голодна. Она поблагодарила его, а он как мальчишка обрадовался, что его кулинарные способности были оценены по достоинству, и сказал:

– Когда выйдем в море, будет еще и какао.

Обогнув каюту, он прошел на корму. Через минуту мотор вздрогнул, и кораблик медленно отчалил от пристани.

Глава сорок четвертая

Корделии не верилось, что она впервые увидела замок Корси лишь три дня назад. За столь короткий период времени она словно прожила несколько лет, насыщенных событиями, и стала другим человеком. Разумеется, когда она в первый раз с изумлением выдохнула, увидев залитые солнцем стены, узорчатые зубчатые перегородки, высокую светящуюся башню, это удивился живущий в ней легковозбудимый и восприимчивый ребенок. Но сейчас, когда кораблик обогнул мыс, она едва не выдохнула снова. Замок весь светился. Горело каждое окно, а из башни, раскрашенной полосками света толщиной в карандаш, на море падал длинный луч, как предупреждающий сигнал маяка. Замок, объятый светом, парил в неподвижном спокойствии между скалами и небом цвета индиго, затмевая своим ослепительным сиянием самые низкие звезды. Только луна светила по-прежнему, бледная, как кружок из рисовой бумаги, но и она иногда скрывалась за тонкой вуалью облака.

Корделия стояла на пристани до тех пор, пока кораблик не скрылся из виду. В какой-то момент ей захотелось крикнуть рыбаку, чтобы он подождал ее или хотя бы не уплывал далеко, чтобы услышать, если она позовет. Но она убедила себя, что это будет выглядеть нелепо. Она ведь не собиралась оставаться наедине с Эмброузом. Даже если Айво слишком слаб, чтобы поддержать ее, там есть еще Роума, Саймон и сэр Джордж. И даже если их нет, чего ей бояться? Ей придется говорить с человеком, у которого был мотив. Но одного мотива для обвинения в убийстве мало. И в душе она была согласна с Роумой: Эмброузу не хватало храбрости, безжалостности, способности ненавидеть так страстно, чтобы совершить самый тяжкий грех.

Свет ложился на террасу серебром. Она прошла по ней как по воздуху, словно тоже обрела способность парить, и безмолвно направилась к открытым окнам гостиной. Внезапно появился Эмброуз и остановился, наблюдая за ее приближением. В ярком свете его силуэт вырисовывался темным контуром. На нем был смокинг, а в левой руке он держал бокал с красным вином. Все это выглядело отчетливо, как на картине, и Корделия поймала себя на мысли, что восхитилась бы техникой такого художника: тщательно выверенное расположение тела, красная капля, хитроумно нанесенная в таком месте, чтобы подчеркнуть темные вертикальные линии силуэта, мазок белого на рубашке и главный акцент – глаза, средоточие всей композиции. Это было его королевство, его замок. И командовал здесь он. Он словно бы устроил эту иллюминацию в ознаменование торжества и ликования всемогущего хозяина. Когда она подошла к нему, Горриндж заговорил легко и непринужденно, словно поприветствовал ее после возвращения из магазина на материке. Но разве не этим она занималась, по его мнению?

– Добрый вечер, Корделия. Вы уже поели? Я не подавал ужин в привычном его понимании. Сам приготовил суп и омлет с травами. Хотите попробовать?

Корделия прошла в гостиную. Там были включены только бра на стене да еще горела одна настольная лампа, отбрасывая на пол круг мягкого света. Углы комнаты оставались в темноте, и длинные тени, похожие на крючковатые пальцы, расползались по ковру и стенам. Должно быть, он растопил камин совсем недавно. В нем мерно тлело одно большое полено. Корделия спустила с плеча сумку и спросила:

– Где остальные?

– Айво уже лег. Боюсь, он плохо себя чувствует. Завтра он собирается домой, если у него хватит сил на дорогу. Роума уехала. Ей очень хотелось попасть в Лондон. Сэру Джорджу поступил один из загадочных звонков с приглашением на встречу в Саутгемптоне, так что Роума уехала на катере вместе с ним. Они не вернутся, но оба явятся на завтрашний допрос в Спимуте. Саймон заявил, что не голоден, и ушел спать.

Значит, они все-таки остались одни, если не считать больного Айво и юношу. Она поинтересовалась, надеясь, что голос не выдаст ее испуг:

– А почему за мной не прислали «Шируотер» в Спимут? Олдфилд должен был забрать меня в шесть.

– Должно быть, он или я неправильно вас поняли. Олдфилд вернет «Шируотер» только утром. Он отправился к дочери в Бонмут и собирается переночевать там.

– Я звонила, но здесь бросили трубку.

– Боюсь, сегодня я только так и отвечал. Слишком много звонков, слишком много репортеров.

Они стояли у огня. Корделия вытащила из сумки газету с фотографией и протянула ему:

– Я ездила в Спимут, чтобы найти это.

Он не притронулся к газете и даже не взглянул на нее.

– А я и правда не мог понять, зачем вы уехали. Поздравляю. Не думал, что вам повезет.

– Потому что вы уже вырезали страницу из архива редакции?

Он спокойно ответил:

– Да, я уничтожил ее примерно год назад. Мне казалось, это разумная мера предосторожности.

– Я нашла другой экземпляр.

– Я вижу.

Вдруг он мягко произнес:

– У вас усталый вид, Корделия, не лучше ли вам присесть? Могу я предложить вам красного вина или бренди?

– Бокал красного вина, пожалуйста.

Она хотела сохранить трезвость ума, но перед мыслью о вине не устояла. К тому же у нее настолько пересохло во рту, что она едва могла говорить. Горриндж принес для нее бокал из обеденного зала, налил ей вина и наполнил собственный бокал, потом уселся, поставив рядом графин. Они расположились по обе стороны от камина. Корделии казалось, что никогда в жизни ей не попадалось более удобного и мягкого кресла, и вино никогда не было таким вкусным. Эмброуз заговорил спокойно и ровно, как будто они сидели после ужина и обсуждали самые обычные события, произошедшие в течение ничем не примечательного дня.

– Я вернулся, чтобы повидать дядю. Я был его наследником, и он пожелал меня видеть. Думаю, он не понял бы, что мне нельзя возвращаться, чтобы не прервать год налогового нерезиденства. Его мозг был устроен иначе. Ему и в голову бы не пришло, что человек может потратить год жизни на то, чего не хочет делать, и жить там, где не нравится, исключительно из-за денег. Жаль, вы его не знали. Вы бы понравились друг другу. Не так уж сложно было приехать сюда так, чтобы никто не заметил. Я прилетел из Парижа в Дублин, а потом на рейсе «Айр Лингус» отправился в Хитроу. Потом я поехал на поезде в Спимут, позвонил в замок и попросил слугу моего дяди Уильяма Могга встретить меня на корабле после наступления темноты. Они прожили вместе почти сорок лет. Я попросил Могга никому не говорить, что он меня видел, хотя в этом не было необходимости. Он никогда не распространялся о делах хозяина. Через три месяца после смерти дяди он последовал за ним. Так что, как видите, никакого риска не было. Он попросил меня приехать – я приехал.

– А если бы вы не приехали, он мог бы изменить завещание?

– Это уж слишком, Корделия. Вероятно, вы мне не поверите, но мысль о таком исходе меня не посещала. Я даже не рассматривал такую возможность. Он мне нравился. Я редко его видел – он не поощрял визиты даже своего наследника. Но когда я нанес ему визит вежливости, между нами возникло какое-то чувство, которое испытывали мы оба. Не любовь. Думаю, он любил только Уильяма Могга, а я вообще не уверен, что понимаю значение этого слова. Но я это ценил. И я ценил его. Он обладал жесткостью, упрямством, смелостью. Был сам себе хозяин. Он лежал в этой огромной спальне, как древний вождь, глядя на море и не страшась ничего – ничего… ничего… И к тому же он попросил меня привезти ему то, о чем давно мечтал, – сыр с плесенью «Блю Стилтон», такой, как его делают сейчас. Он не мог попробовать его тридцать лет. Они с Уильямом Моггом практически вели натуральное хозяйство и сами делали масло и сыр. Бог знает, почему у него возникла именно такая просьба. Он мог бы попросить Могга привезти ему сыру, но не стал этого делать, а попросил меня.