Правда о деле Гарри Квеберта - Жоэль Диккер

Я дал ему понять, что никто, кроме меня, писать книгу не будет, об этом не может быть и речи; он потерял терпение и сорвался на грубость:

— Гольдман, по-моему, я вам отвалил за эту гребаную книжку миллион долларов, и вы могли бы быть посговорчивее. Я сказал, что вам нужны мои негры, значит, они будут работать, мать вашу!

— Успокойтесь, Рой, книгу вы получите в срок. При условии, что прекратите отрывать меня от работы бесконечными звонками.

Тут Барнаски начал просто ругаться как извозчик:

— Черт вас раздери, Гольдман, вы сознаете, надеюсь, что с этой книгой я поставил на карту свои яйца! Свои яйца! На карту! Я вложился на куеву хучу бабла и рискую репутацией одного из крупнейших издательств страны. Так что если дело не выгорит, если книжки не будет из-за ваших капризов или еще какого говна и я пойду ко дну, вас я тоже утоплю, имейте в виду! И так, чтоб не выплыли!

— Я учту, Рой. Буду иметь в виду.

Барнаски, помимо чисто человеческих недостатков, обладал врожденным даром маркетинга: рекламная кампания — в виде громадных плакатов на стенах Нью-Йорка — только стартовала, а моя книга уже сейчас была книгой года. Вскоре после пожара в Гусиной бухте он выступил с громким заявлением: «Где-то в Америке скрывается писатель, который хочет выяснить правду о том, что же произошло в 1975 году в Авроре. Но это неудобная правда, и кто-то готов на все, чтобы заставить его замолчать». На следующий день New York Times поместила статью под заголовком: «Кто охотится за Маркусом Гольдманом?» Естественно, моя мать ее прочла и тут же мне позвонила:

— О боже, Марки, где ты?

— В Конкорде, в отеле «Риджентс». Номер люкс 208.

— Замолчи сейчас же! — закричала она. — Я не хочу знать!

— Но, мама, ты же сама…

— Если ты мне скажешь, я не удержусь и скажу мяснику, а он своему приказчику, а тот скажет своей матери, а она кузина консьержа Фелтоновской школы и уж точно ему скажет, а этот паразит пойдет и расскажет директору, а тот все разболтает в учительской, и скоро весь Монтклер будет знать, что мой сын сейчас в 208-м люксе отеля «Риджентс» в Конкорде и тот-кто-охотится-за-тобой придет и зарежет тебя во сне. А кстати, почему номер люкс? У тебя подружка? Ты собираешься жениться?

И я услышал, как она кричит отцу: «Нельсон, подойди к телефону! Марки собрался жениться!»

— Мама, я не собираюсь жениться. Я один в номере.

Гэхаловуд, сидевший в моей комнате и поглощавший весьма плотный завтрак, не нашел ничего лучшего, как крикнуть: «Эй! Я тоже здесь!»

— Кто это? — тут же заинтересовалась мать.

— Никто.

— Не говори, что никто! Я слышала мужской голос. Маркус, я должна тебе задать крайне важный медицинский вопрос, и ты честно ответишь той, что носила тебя в животе целых девять месяцев: в твоей комнате прячется мужчина, гомосексуалист?

— Нет, мама. Это сержант Гэхаловуд, он полицейский. Он вместе со мной ведет расследование, а заодно старается, чтобы мои счета за обслуживание не похудели.

— Он голый?

— Что? Ну конечно нет! Это полицейский, мама! Мы вместе работаем.

— Полицейский… Я, знаешь ли, не вчера на свет родилась: бывает такая музыка, когда мужчины хором поют, бывает байкер, весь в коже, и водопроводчик бывает, и индеец, и полицейский…

— Мама, он самый настоящий полицейский.

— Марки, заклинаю нашими предками, бежавшими от погромов, если ты любишь мамочку, прогони из своей комнаты этого голого мужчину.

— Мама, я никого прогонять не буду.

— О, Марки, зачем ты мне звонишь и меня расстраиваешь?

— Это ты звонишь, мама.

— Потому что мы с твоим отцом боимся этого сумасшедшего преступника, который тебя преследует.

— Никто меня не преследует. Газеты преувеличивают.

— Я каждое утро и каждый вечер заглядываю в почтовый ящик.

— Зачем?

— Зачем? Зачем? И он еще меня спрашивает зачем! Из-за бомбы!

— Вряд ли кто-нибудь подложит вам бомбу, мама.

— Нас взорвут! Мы умрем! И так и не порадуемся внукам. Ты доволен собой? На днях, вообрази себе, за отцом до самого дома ехала огромная черная машина. Папа вбежал внутрь, а машина встала на улице, прямо рядом.

— Вы вызвали полицию?

— Ну разумеется. Приехали две машины, с сиренами.

— И?..

— Это были соседи. Эти негодяи купили новую машину! Даже не предупредив нас! Новую машину, тц-тц-тц! Все говорят, что скоро будет страшный экономический кризис, а они покупают новую машину! Разве это не подозрительно, а? Думаю, муж занимается наркоторговлей или чем-то в этом роде.

— Мама, ну что за глупости ты говоришь?

— Я знаю, что говорю! И не разговаривай так со своей бедной матерью, которая с минуты на минуту может погибнуть от бомбы! Как твоя книга?

— Двигается, и быстро. Через месяц должен закончить.

— А чем она кончается? Может, тот, кто убил девочку, и тебя хочет убить.

— Вот это моя единственная проблема: я до сих пор не знаю, чем кончается эта книга.

Под вечер понедельника, 21 июля, когда я писал главу, где Нола и Гарри решают вместе уехать в Канаду, ко мне в номер влетел Гэхаловуд. Он был невероятно возбужден и первым делом схватил бутылку пива из мини-бара.

— Я был у Элайджи Стерна, — сообщил он.

— У Стерна? Без меня?

— Не забывайте, что Стерн подал в суд на вашу книгу. Короче, сейчас расскажу…

Гэхаловуд объяснил, что появился у Стерна без предупреждения, чтобы визит не выглядел официальным, и встретил его адвокат Стерна, Бо Силфорд, бостонский гений защиты. Он был в спортивном костюме, весь потный, и сказал: «Дайте мне пять минут, сержант. Быстренько приму душ и буду в вашем распоряжении».

— Приму душ? — переспросил я.

— Вот именно, писатель, я же и говорю: этот Силфорд разгуливал в вестибюле полуголый. Я подождал в маленькой гостиной, потом он вернулся, уже в костюме, а с ним Стерн, и Стерн сказал: «Ну вот, сержант, вы познакомились с моим партнером».

— С его партнером? Вы хотите сказать, что Стерн…

— Гомосексуалист. А следовательно, он, скорее всего, никогда не испытывал ни малейшего влечения к Ноле Келлерган.

— И что все это значит? — спросил я.

— Я ему задал тот же вопрос. Он был вполне открыт для разговора.

Стерн сказал, что очень раздражен моей книгой, что я сам не знаю, что пишу. И тут Гэхаловуд перехватил мяч и предложил Стерну прояснить некоторые пункты расследования.

— Мистер Стерн, — сказал он, — в свете того, что мне стало известно о ваших… сексуальных предпочтениях, можете ли вы сказать, какого рода отношения связывали вас с Нолой?

Стерн и бровью не повел:

— Я же вам говорил с самого начала. Чисто рабочие отношения.

— Рабочие отношения?

— Это когда кто-то для вас что-то делает, а вы ему платите, сержант. В данном случае она позировала.

— То есть Нола Келлерган в самом деле приезжала сюда позировать вам?

— Да. Только не мне.

— Не вам? А кому же?

— Лютеру Калебу.

— Лютеру? Зачем?

— Ради его удовольствия.

Сцена, о которой рассказал Стерн, происходила вечером, в июле 1975 года. Стерн не помнил точной даты, но дело было в конце месяца. Сопоставляя числа, я установил, что это случилось перед самой поездкой на Мартас-Винъярд.

Конкорд. Конец июля 1975 года

Было уже поздно. В доме находились только Стерн и Лютер: они сидели на террасе и играли в шахматы. Когда в дверь вдруг позвонили, оба удивились, кто мог прийти в такой час. Лютер пошел открывать и вернулся на террасу, ведя за собой очаровательную белокурую девушку с покрасневшими от слез глазами. Нолу.

— Добрый вечер, мистер Стерн, — робко сказала она. — Извините, пожалуйста, что я пришла без предупреждения. Меня зовут Нола Келлерган, я дочь пастора из Авроры.

— Из Авроры? Ты доехала сюда из Авроры? — спросил он. — Как же ты добралась?

— Автостопом, мистер Стерн. Мне непременно надо с вами поговорить.

— Мы знакомы?

— Нет. Но у меня к вам просьба огромной важности.

Стерн окинул взглядом юную маленькую женщину с лучистыми, но грустными глазами, явившуюся к нему поздним вечером с «просьбой огромной важности». Он усадил ее в удобное кресло, а Калеб принес ей стакан лимонаду и печенье.

— Я тебя слушаю, — сказал он, когда она залпом выпила лимонад; сцена начинала его почти забавлять. — Что же такое важное ты хотела у меня попросить?

— Еще раз простите, пожалуйста, мистер Стерн, что беспокою вас в такое время. Но у меня чрезвычайные обстоятельства. Пожалуйста, никому не говорите. Я пришла, чтобы… Чтобы попросить вас взять меня на работу.

— Взять тебя на работу? Но в качестве кого?

— Кого хотите. Я буду делать все, что угодно.

— Тебя? На работу? — Стерн никак не мог понять. — Но зачем? Тебе нужны деньги, девочка?