Яма (СИ) - Тодорова Елена

— Прости, — вновь заговорила Доминика, хотя собиралась молчать, оставляя за своим признанием жирные многоточия. — Я понимаю, это сложно. Возможно, даже невозможно. Никакие слова не помогут. Но мне, правда, очень жаль.

Саврань тем временем успел овладеть эмоциями. Сделав широкий решительный шаг, приблизился к девушке едва ли не вплотную. Обхватил руками лицо.

— Зато я люблю тебя, Ника. И сделаю все, чтобы ты была счастлива, — надавил интонациями чуть сильнее, чем она ожидала. — Все сделаю!

— Олег… Олег… Олег, пожалуйста, — дернув головой, увернулась от мягких, но настойчивых мужских губ. — Ну как же я могу быть счастлива, если не люблю тебя?

— с сожалением выдохнула сорванным на эмоциях голосом. И понимая необходимость вместо многоточия ставить жирную точку, добавила: — Если люблю другого? Очень сильно и очень давно.

Глаза Савраня неестественно расширились и сверкнули каким-то лихорадочным блеском. Лицо исказилось болью и неожиданной злостью. У Ники вдруг мелькнула мысль: если бы в квартире не находилась Алина, она бы испугалась такой его реакции.

— Градский, — и это не являлось вопросом.

Сглотнув, она постаралась оставаться сильной и непоколебимой.

— Неважно.

— Важно, — голос Олега достиг неестественной высоты. — Я так и знал, что что-то не так! Что он своего добьется, раз уж позарился на тебя! Какая же ты глупая и наивная… Неужели такая же, как все???

— Я не собираюсь вести разговор в подобном ключе! Ты меня оскорбляешь. Уходи, Олег.

Но Савраня уже понесло.

— Градский — натуральная сволочь! Начальство ему слишком многое позволяет. И он чувствует эту вседозволенность и безнаказанность. Особенно после того, как прикрыл Сараевскую банду. А если бы не Титов, хрен бы у него что вышло! Я не завидую. Я осуждаю. Несправедливо, я считаю. Градский — самоуверенный бездушный мудак. В Киеве в "Соколах" летал, вот и все его заслуги. А крутость… Так ее другие подпитывают. Сестра у него в определенных кругах приблатненная. А батя так и вовсе тридцатый год подряд пачками штампует замки и башни по южным берегам… Ну и, Титов. У Градского с ним вообще какие-то темные противозаконные дела. Я уверен. Он потому и убрал меня из своего отдела, что я подозревать стал!

— Что ты несешь, Олег? — возмутилась девушка. — Вот что ты несешь??? Успокойся. Перестань. Уходи.

— Нет, Ника, как ты не понимаешь? Он — не тот, за кого себя выдает. Он тебя обманет и бросит!

— Хватит. Уходи. Олег, мне очень неприятно то, что ты говоришь, — на самом деле, стало неприятно даже смотреть на него. — Ты ставишь меня в ужасное положение!

— А ты меня в какое ставишь??? Я любил тебя! Так любил! Дышать на тебя боялся… А ты с другим! С Градским! Сегодня хотел делать тебе предложение. Жениться. Создать с тобой семью! Мои мать с отцом, брат с семьей уже едут к твоим! Что я теперь всем сказать должен?

— Олег, я тебе ничего не обещала. Ничего! Зачем ты их звал? Без них спросить не мог? Что за смехотворные королевские замашки? — высказала то, что давно не давало покоя.

— Сейчас ты говоришь очень жестоко, — ощетинился Саврань. — Не ожидал от тебя такого.

— Я от тебя, взрослого мужика, тоже такой истерики не ожидала.

— Ника… — снова попытался поймать ее за руки и как-то приблизиться, но она упорно уворачивалась и отходила. — Ника, неужели мы вот так разойдемся?

— Олег, пойми ты, других вариантов нет. И не будет.

32.2

Начался второй режим тишины.

Доминика не позвонила Градскому ни через день, как обещала, ни даже через неделю. Благо он тоже не объявлялся. Не хотела, чтобы настойчивость Сергея ее сломала. В этот раз чувствовала, что должна действовать исключительно по собственному принятию. А она пока не ощущала той самой безапелляционной готовности двигаться дальше. И без того за несколько дней произошло больше событий, чем за шесть лет. На Нику обрушился чрезвычайный объем впечатлений. Первые сутки чувствовала себя откровенно паршиво. Причем и душевно, и физически. Однако, одновременно с этим, появилось внутри нее и какое-то абсолютное ощущение умиротворения.

Безусловно, понимала, что будет с Градским, несмотря ни на что. И очень сильно по нему тосковала.

Но все же… Нуждалась в небольшой передышке. Поэтому, закончив рабочую неделю, метнулась на пару-тройку дней вместе с семьей старшей сестры в родной городок.

К вести о расставании с Олегом Савранем родители Доминики отнеслись с поразительным одобрением. Отец выразил общую мысль, заявляя, что он им никогда не нравился. А уж после того скандала, который произошел в день предполагаемой помолвки, так и вовсе все семейство Савраней выбросило за рамки его понимания и какого-либо человеческого уважения. Родители не пересказывали Нике всю ядовитую суть в фразах и репликах, но она и так догадалась, что основную бучу подняла Марина Ростиславовна — мать Олега и по совместительству ее бывший классный руководитель.

— Безмозглая визгливая хабалка. А еще — учитель года и претендент в директорское кресло. Чудо, что я не удушил ее в этом самом доме. Человекоподобное чмо, — если уж отец позволил себе так высказаться о женщине, Ника с тихим ужасом представляла размеры произошедшей в их доме заварухи.

Испытывая смешанные чувства из благодарности, стыда, вины, облегчения и безусловной детской любви к родителю, Доминика молча прижалась к теплой и надежной отцовской груди. Зная его сдержанный и скупой на эмоциональные проявления характер, постаралась не расплакаться. Он ведь даже не сразу обнял ее в ответ. Но вскоре сильные и крупные ладони отца легли на хрупкую спину дочери, тогда она все же заплакала и заговорила сбивчивым шепотом:

— Я же всегда хотела быть похожей на тебя, пап. Не такой яркой и шумной, как Аля, не такой нежной и рассудительной, как Руся. Я хотела быть сильной, смелой и сдержанной на эмоции. Я столько всего настоящего в себе запирала! Проявляя не то, что мне хотелось… Вздорность, упрямство, вредность, независимость… Папочка… Теперь я понимаю, что видела в тебе совсем не то. Перенимала ложные представления. Сейчас я, наконец, понимаю суровость в воспитании и твои скрытые переживания. Нет, погоди, дай договорить, не останавливай меня, — выдохнула, чуть повышая голос, когда отец попытался отстранить ее. — Вот… Папочка, возьми меня за руку, — попросила, изворачиваясь и перехватывая его широкую ладонь обеими руками. Заглянула в застывшее лицо. Заметила в родных глазах непривычную влажность и выдохнула совсем не то, что собиралась: — Спасибо за то, что любой меня любишь, что всегда защищаешь, понимаешь и прощаешь… Маленькой, у меня возникали дурацкие мысли: я последняя, и снова не сын… Ты мне в шесть мяч купил, а я же со спортом вообще никак… Пыталась…

— Глупая… — хрипло выдавил Андрей Иванович. — Я такого даже не помню, а ты зачем-то ненужный смысл искала…

Махнув головой, Ника решила закончить все, что засиделось в голове.

— Ты хвалил меня за хорошие оценки. За первое призовое на олимпиаде в пятом классе сказал, что я молодец. Меня тогда распирало от счастья, что ты за меня порадовался! Я все годы в школе для тебя и старалась. Тянула все, что только можно: и учебу, и культурно-художественное, и внеурочные занятия, и кружки, и олимпиады, чтобы только призовые… Ночь перед этими интеллектуальными состязаниями не спала, переживала. Изводила себя порой… В универе тоже. Я хотела как папа! Чтобы гордостью твоей быть, идти по твоим стопам. Я — учитель, папочка. Я — молодец. У меня гранды и награды, знаки отличия, мои научные статьи где-то там кем-то важным отмечены, я добилась уважения среди коллег и студентов… Все сложилось. Но сейчас, папочка, мне хочется поплакать. Сжаться. Стать снова маленькой. Извлечь из своей души совсем другие ресурсы. Перестать бежать к тому, что на самом-то деле не столь важно… Я теперь жить по- настоящему хочу, пап. Женского счастья, семейного… Ты меня такой принимаешь?

— Ну конечно, принимаю, — после протяжного медленного выдоха обнял дочь, прижимая к груди, чтобы спрятать собственные эмоции. — Я тебя всегда приму, милая. Любой.