Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вит невольно сжимает край своей трибуны пальцами и как-то странно, не мигая, смотрит перед собой, словно ничего не видит. Всего пару секунд, но этого хватает, чтобы над головами пробежали шепотки.
— Если мне позволят, — он медленно отодвигает прочь от себя тонкую стопку листов и поднимает глаза на зал, — я расскажу вам кое о чем, что не люблю вспоминать. То, с чем я знаком не понаслышке, а вы имеете огромное счастье не знать вовсе. Что значит быть гонимым. Презираемым и ненавидимым. Да, положение абаддонов не идеально и по сей день, мы не имеем высоких постов, мы редко позволяем себе связи за пределами своего вида, а люди редко относятся к нам, как в полной мере равным, мы вольны делать многое, но за нами всегда пристально следят, нас никогда не упускают из вида со всеми отметками о нашем передвижении и контролем за тем, какими силами мы обладаем и как ими распоряжаемся. Но, все же, это совсем не то, мессиры и моны, — он облизывает пересохшие губы и сдвигается к краю трибуны так, что полы его черного камзола становятся видны не только сидящим сбоку. — Я редко говорю об этом, и все же, в этом году мне исполнится уже пятьсот тридцать четыре года, — по залу вновь разносятся оживленные шепотки, и Вит усмехается. — Я сказал об этом не чтобы восхитить кого-то тем, как славно я сохранился для подобной развалины. Я сказал об этом в подтверждение того, что я уже был перерожден в то время, когда в Делориане вспыхнул последний Бунт.
— Считать ли нам это признанием в вашей причастности к нему? — перебивает его Рагнемард, в этом состязании явно ощущающий угрозу своему лидерству.
— Орден Кассатора сейчас, разумеется, уже не тот, что прежде, и занимается он уже давно не тем, но не оскорбляйте память их павших и выживших во время Бунта предшественников и судебную систему Делориана, — на лице Вита не дергается ни единый мускул, но голос становится едва заметно жестче. — Все мы знаем, что и сами организаторы Бунта, и все причастные так или иначе поплатились за свои преступления и были казнены, — он старательно поправляет манжеты на обоих рукавах, прежде чем продолжить: — Вы оказали мне небольшую услугу тем, что подвели разговор к Ордену.
Каллен невольно смотрит в дальний угол зала, где, среди безликих черных мундиров солдат гарнизона, прибывших с императрицей, в свете ламп то и дело блестят лучи солнца, вышитые на мундирах кассаторов золотой нитью. Он не знает, должны ли они присутствовать на всяком собрании, посещаемом императрицей и иными важными лицами империи, или же были приглашены по особому случаю, но никак не может отделаться от ощущения, что те будто хищные птицы с самого начала не сводят глаз с единственного абаддона в зале.
Его выступление перед практически полным составом важнейших людей государства и вправду было событием первым в своем роде и потому вполне достойным звания исторического, но едва ли все было столь безоблачно, чтобы абаддона оставили без охраны наедине с ними.
— Прежде всего я скажу, что заключение преступника под стражу, на мой взгляд, не должно совершаться лишь с целью лишить его лет жизни, которые он уже никогда не сможет вернуть обратно, своей целью оно должно ставить его исправление, помощь в становлении добропорядочным гражданином империи после своего освобождения. Ваше же заявление о том, что нам, — он с вызовом смотрит на оппонента, передразнивая его манеру, — не страшно никакое заключение — слова того, кто никогда не знал и не стремился узнать, как мы жили прежде. Мы можем жить почти бесконечно, и тогда это было проклятием куда большим, чем сейчас. В нашем распоряжении было бессчетное число дней и каждый из них мы проводили в попытках сбежать или спрятаться. Мы не помнили, что значит жизнь без страха и постоянного ожидания конца, не помнили, что значит безопасность для нас самих и наших близких. Я знал тех, чьих близких, людей, без всякой жалости казнили лишь за то, что они хотели помочь и укрыть, и еще знал тех, от кого отвернулись все, чтобы избежать подобной участи. Мы уже не помнили, каково это — жить и не думать о том, как по пятам следует Орден. Люди думали, мы живем в резервациях как простые заключенные в камерах или, того лучше, как обычные жители крохотной лесной деревеньки, спокойно и беззаботно. Многие и вовсе не хотели думать о нас, предпочитали прикидываться, что нас не существует. Но хотите ли вы знать, что может сделать с десятью даже самыми благородными людьми скука, отдаленность прочей цивилизации и пять бессмертных заключенных в их полной власти? — он дает собравшимся несколько секунд, за которые чуть переводит дыхание, но никто так и не осмеливается нарушить тягучего и удушливого молчания. — Нас морили голодом, порой выгоняли на улицу в мороз, насиловали, калечили всеми возможными способами и делали многое другое. Где-то было лучше, где-то хуже, но, так или иначе, насилия над собой не избегали заключенные ни одной из резерваций. Потому что… кому было какое дело? — по спине у Каллена проносятся непрошенные мурашки. — Нас было не убить без стрел, а стрел для всего этого никогда не использовали. Не все они были плохими людьми, разумеется, но достаточно было и одному из десяти оказаться ублюдком, чтобы жизнь стала мучением. В школе вам о подобном не рассказывают, верно?
Вит печально усмехается и прочищает горло в полной тишине. Затесавшийся поблизости от Каллена бедолага с кашлем зажимает рот платком и почти ложится животом на собственные колени, сотрясаясь будто в припадке. В ряду перед ними седоусый мужчина наклоняется к уху своей спутницы и едва различимо шепчет:
— Старина Вигланд, похоже,
