Витязь на распутье - Валерий Елманов

Кстати, источник информации прежний – мясник Микола, к которому Силантий с Кузьмой Миничем еще вчера заглянули в гости. Он же был во главе тех, кто пришел на помощь князю, который к тому времени изнемогал от ран и буквально свалился… куда бы вы думали? Верно, на руки Миколе, а тот, укрывая собой тело героя, самолично отнес его, то бишь меня, в мой терем в Кремле.

Нет, правильно я тогда решил сделать из фантазера мясной фарш. Ну, куда это годится? Брр! Представить, как я держу над головой жеребца, и то страшно. Я, конечно, никогда не взвешивал коней, но думаю, что центнера три они весят, если не больше. Помнится, вроде бы у тяжеловесов-штангистов мировой рекорд выглядит куда скромнее.

Ай да Федя, ай да чемпиён.

А путешествие до терема на руках у мясника? У-у-у, это зрелище, пожалуй, будет пострашнее моего метания жеребцов.

Ай да Микола, ай да трепло!

А под конец мы с Силантием Меженичем чуть не поцапались. Он осведомился, как выглядит легендарный князь-богатырь, а я, дурак, стал честно отвечать, и мой собеседник не просто не поверил, но и сильно оскорбился, заявив, что я попросту ревную к славе князя, и вообще, коли я нахожусь под его началом, то не след мне охаивать своего воеводу.

– В жисть не поверю тому, что ты тут сказываешь! – гремел он. – И ты мне тута не мели чего ни попадя! Да ентот князь меня на одну ладонь посадит, а другой прихлопнет – вот он каков!

Я представил здоровяка Силантия, сидящего на моей ладони, и, не выдержав, засмеялся, после чего тот умолк, возмущенно засопел и стал угрожающе подниматься с лавки. Положение спас Кузьма Минин. Посоветовав Силантию угомониться, он достаточно спокойно пояснил нам, что мы оба неправы. Скорее всего, князь Федор Константинович и впрямь не Святогор, каким его расписывает людская молва, но и не такой, как о нем рассказываю я, а нечто среднее.

Словом, мы помирились.

Кстати, одобрение моему поведению и преподанному уроку для второй категории, жаль, изрядно запоздалое, выразил не только Силантий Меженич. Помимо него чуть позднее к нам один за другим стали подтягиваться и другие люди. Некоторые подходили с оглядкой и сразу торопливо уходили, но кое-кто и задерживался, присев рядом. Одеты они были кто как, но в основном либо подобно Кузьме, либо даже хуже. Из нарядно одетых депутатов, сидевших за двумя соседними столами, не подошел ни один. Наоборот, они как-то быстро и незаметно исчезли из трапезной, а на обед в столовую пришла едва ли половина из них.

К сожалению, из-за подвигов некоего Геракла мне поутру так и не удалось затронуть главную тему, то есть насчет самого Освященного Земского собора, чтобы выяснить поподробнее, как они себе его представляют, какую роль в его работе отводят лично себе, и всякое такое. Единственное, о чем удалось узнать, так это о полученных наказах, вот и все.

Рассчитывал заняться выяснением остального позже, после обеда, но не тут-то было. Увы, но мое инкогнито разоблачил вошедший Басманов, прямо с порога радостно завопивший, что государь повелел найти князя Мак-Альпина еще два часа назад и он меня повсюду обыскался, но слава богу, что я тут, ибо у Дмитрия Ивановича есть ко мне срочное дельце, требующее поспешать незамедлительно.

Дружная кампания за моим столом разом застыла, выпучив глаза на Петра Федоровича и гадая, не ошибся ли боярин да не помстилось ли ему. Окончательно их сомнения развеялись, когда тот выразил удивление обноскам, которые я невесть с чего на себя напялил, да озабоченно поинтересовался, не случилось ли чего.

Когда я уходил, в зале царила мертвая тишина.

Обидно, что и причина вызова оказалась пустячной. Дмитрий, к которому я заходил сразу после приезда, то есть накануне вечером, вдруг утром вспомнил про музыкантов, которых я обещал ему привезти. Государь заглянул в мой терем и выяснил у Багульника, что они вообще не приехали. Получалось, что князь про них забыл? Вот он и распорядился спешно меня найти, чтобы выяснить все до конца.

Разобрались быстро. Я в двух словах объяснил Дмитрию, что на самом деле они просто еще не приехали, задержавшись с отъездом из Костромы из-за болезни солиста. Волобуй действительно ухитрился изрядно простыть, а куда оркестру без главного дирижера? Вот и все, но на вечернюю трапезу я уже пошел с тяжелым сердцем. Одно дело, если бы я открылся народу сам, и совсем другое, когда меня неожиданно «разоблачили». Итог вроде бы один и тот же, но реакция совершенно разная.

Так оно и вышло.

Стоило мне отыскать взглядом Кузьму Минина и, потеснив людей, скромно присесть с самого краешку, как оживленная беседа тут же прекратилась. Единственные звуки – стук ложек о края мисок, да еще довольно-таки громкое чавканье. Мои попытки затеять разговор тоже ни к чему хорошему не привели. В ответ следовали краткие реплики, заверяющие, что у них все замечательно и лучше не бывает, а Силантий Меженич, который так ни разу и не оторвал взгляда от своей похлебки, и вовсе отделывался односложными туманными репликами.

К тому же и обе лавки нашего стола – это уже во-вторых – весьма быстро опустели. Я оглянуться не успел, как почти все мои соседи исчезли. Одно хорошо – Кузьма Минич остался. Поначалу он тоже помалкивал, внимательно поглядывая на меня, а затем, подметив мое расстроенное лицо, мягко сказал:

– Ты на людишек не серчай, княже. Народец ныне пужливый – уж больно времена неспокойные, – вот и имеет опаску. Ныне даже и спали опосля трапезы вполглаза – все гадали, пошто ты одежу сменил да народу объявиться не захотел. Да еще затылки чесали – мол, как бы для них худа не было, ибо разговоры разные велись, никто не таился, и не пришлось бы за свои языки своими головами ответ держать. А тут сызнова ты, да из себя эвон, вовсе иной. То ли крикнешь вязать кого, то ли…

– Утром мне просто захотелось поучить кое-кого уму-разуму, – честно пояснил я. – А насчет выведывания… Тут ты и прав, и неправ. Мне и впрямь хотелось бы узнать побольше, а как это сделать? Или ты думаешь, что, если бы я утром появился в таком вот виде, как сейчас, мне кто-нибудь открылся бы как на духу? Однако вызнавать крамолу, поверь, и в мыслях не держал – тут у меня совесть чиста. И открыться думал сам, только не успел.

– Я, признаться, тоже так помыслил, – понимающе кивнул Кузьма Минич. – Одначе иным втолковать таковское не возмог – и слушать не захотели. Мол, тебе-то бояться нечего, коли ты заступу ему дал, даже не ведая о том, что князь перед тобой, потому тебе нас не понять. А кой-кто и в сговоре обвинить успел – дескать, подстроено у нас с тобой все было. Даже бояре-обидчики и те ложные, вот больше и не появляются здесь – пришли, яко скоморохи, свое дело сделали, рожи тебе подставив, и все.

– Но ты-то мне веришь? – уточнил я.

– Верю, – твердо сказал Минин. – Слыхивал я про тебя, яко ты…

На сей раз трогательную сказку, как я самолично пеленал раны своего ратника и кормил его с ложечки, я выслушал без раздражения – очень уж она пришлась кстати.

– Потому и помыслил, что коль оно и впрямь такое было… – Мой собеседник сделал паузу, испытующе глядя на меня. Дождавшись утвердительного кивка, он облегченно вздохнул и продолжил: – Стало быть, и тут ты таился не потому, что зла хотел неосторожным, но по иной причине, а уж какой – поди пойми. – И он весело засмеялся. – А вот Силантий Меженич доселе не верит, что ты – это ты.

– И на меня ни разу не посмотрел, – чуточку обиженно добавил я.

– Глядел, – поправил меня Кузьма. – Токмо потом, когда из-за стола вышел. Он тебя сзади разглядывал. Ты уж на него не серчай – стыдно мужику стало. Поутру-то, помнишь, яко он тебе о тебе взахлеб сказывал, а когда ты поперек словцо молвил, дак чуть ли не в драку полез, за тебя заступаючись.

– Помню, – откликнулся я.

– Потому теперь его стыдоба и разбирает, – пояснил мой собеседник.

– Ты вроде бы тоже мои слова о князе Мак-Альпине опроверг, но сидишь тут рядом со мной, не стыдишься, – возразил я.

– Промашку всякий дать может, – невозмутимо пожал плечами он. – За свою я хоть сейчас пред тобой повиниться готов. – И он попытался приподняться с лавки, но я остановил его:

– Сиди уж. Если б худое преувеличили, а то доброе, так что я тебе вроде как еще и спасибо сказать должен. Ты лучше мне другое скажи – о чем на соборе говорить станешь?

– Наказов изрядно дадено, – вздохнул он. – Токмо ты, помнится, аккурат до прихода боярина Басманова об ином толковал, да договорить не успел. Я еще даже подивился твоим словесам. Вовсе юн по летам, а суждения, что у старика умудренного. Одначе понял не все из поведанного тобой, а потому, сделай милость, растолкуй далее.

– Тогда… пошли ко мне.

И я потащил его наверх, в бывшую молельную Годунова, которую по моему распоряжению спешно переоборудовали в кабинет. Теперь о былом предназначении небольшой комнаты говорили лишь потемневшие лики святых на огромном иконостасе, который я распорядился оставить на стене, противоположной входу, чтобы каждый мог сразу и перекреститься, и осознать, что хозяин является весьма набожным и глубоко православным человеком.