Витязь на распутье - Валерий Елманов

– Тогда… пошли ко мне.

И я потащил его наверх, в бывшую молельную Годунова, которую по моему распоряжению спешно переоборудовали в кабинет. Теперь о былом предназначении небольшой комнаты говорили лишь потемневшие лики святых на огромном иконостасе, который я распорядился оставить на стене, противоположной входу, чтобы каждый мог сразу и перекреститься, и осознать, что хозяин является весьма набожным и глубоко православным человеком.

В остальном рабочая обстановка – два стола, поставленные буквой «Т», вдоль одного по обе стороны широкие лавки для посетителей. На половине стены, примыкающей к входной двери, в спешном порядке оборудовали шкаф для одежды – не ездить же мне всякий раз в терем, чтобы переодеться, плюс стеллаж с обилием полочек. Словом, создал очередную копию своих прежних кабинетов – что в тереме в Кремле, что в Костроме.

Кстати, точно такой же, только без иконостаса, по моему распоряжению соорудили и по соседству, где расположился Короб со своим помощником по продовольственной линии – пора разгрузить бедного Багульника.

Усевшись, мы с Кузьмой приступили к детальному обсуждению. Точнее, вначале я выдал свое видение главной задачи Освященного собора. Обойдясь без «изобретения велосипеда», я, ориентируясь на Госдуму России, сформулировал кратко: работа по законодательству, которое сейчас ни к черту. А уже после внедрения в жизнь новых указов всякие местные проблемы должны рассосаться сами собой. Ну и закинул удочку насчет дальнейших перспектив. Мол, надо будет, используя поддержку государя, со временем сместить всю полноту власти от боярской Думы к тому же собору, посему надлежит его во всем поддерживать, особенно на первых порах.

Кузьма Минин, надо отдать ему должное, оказался достойным однофамильцем своего именитого тезки – врубался в мои пояснения на раз. Хотя вопросов задавал уйму, но тоже по делу. И самый главный из них касался бояр. Мол, неужто они допустят такое умаление их прав? Не получится, что, едва голос собора услышат на Руси, длиннобородые тут же прикроют их лавочку?

– Если государь будет против – не посмеют, – уверенно произнес я. – А он, как я уже сказал, нуждается, чтобы вы проводили его волю.

– А как мы проведаем, в чем его воля? – усомнился нижегородец. – Умишком уж больно слабы, а в государевых делах мыслить за всю Русь – тут такой размах душе потребен, что о-го-го.

– Коль потребуется, то и подсказать недолго. Но сдается мне, Кузьма Минич, что ты и без подсказки обойдешься. Нечего тут напраслину на себя возводить, – попрекнул я его. – Есть у тебя ум, да и других тоже имеется – чай, не юродивых народ избирал.

– Есть-то он есть, токмо для размаху ишшо и крылья потребны, – вздохнул он. – Они, конечно, тоже у кажного имеются, токмо сложены. Иной и рад бы их расправить, да взмахнуть во всю ширь, ан призадумается да и поостережется – боязно. Чай, перья и пообрезать могут, да по живому, вместе с мясом – и как тут ему быть? Да добро бы чужие людишки ножи в руки возьмут, к примеру, те же бояре, ан и свои, из тех же избранных, тоже могут.

– Как это? – оторопел я.

– А вот так, как на Руси водится, – пожал плечами он. – Кто не поймет, кто из зависти, а кто из спеси – сам, поди, видал, скока их тут у нас ходит, нос задрамши.

И вновь напряженный взгляд, устремленный на меня, – что отвечу. Но я не подвел ожиданий, заверив, что на первых порах председательствовать на соборе поручено мне, так что лишь бы расправили крылья, а уж я сумею пресечь козни тех, кто попытается их обрезать.

Потом, правда, будут выборы, и неизвестно, кого изберут, но ведь к этому времени они и сами должны меж собой разобраться – кто чего заслуживает. Вот всем этим и посоветовал заняться на первых порах, то есть сбивать подле себя людей, чтоб при обсуждении любого вопроса все действовали заодно. Тогда и те, кто поначалу будет тыкаться, как слепые кутята, не зная, к какому берегу приткнуться, увидев столь крепкое ядро, непременно примкнут к ним. Отсюда и большинство, которое при необходимости сможет повернуть любое голосование так, как нужно.

Заодно, чтоб Минич поднабрал побольше баллов и авторитета, я порекомендовал ему разъяснять всем прочим якобы свое видение задач собора – не делить лужки спорные меж деревеньками, но мыслить обо всей Руси, да еще подкидывать депутатам новые идеи. Например, о создании комиссий, которые будут детально работать только в одном направлении – по армии, по налогам, по торговле и прочее. Разумеется, никого в них назначать нельзя – исключительно на добровольной основе, кому какое дело больше глянется.

– Не иначе как ты меня мыслишь наверх подсадить, – догадался Кузьма.

– Мыслю, – не стал я отнекиваться.

– А не боишься вот так с незнакомым тебе человеком? Вдруг да я на чужую сторону переметнусь, к твоим супротивникам?

– Не боюсь, – усмехнулся я, пояснив: – Мне главное, чтоб ты о Руси думал, за нее душой болел. А у меня самого тоже думки лишь о ней, матушке, – чтоб и дальше цвела да хорошела.

– Ишь ты, – крутнул головой нижегородец и недоверчиво крякнул. – Послухать – ажно слеза наворачивается. Иноземец, а таковское сказываешь.

– Мне здесь жить и здесь умирать, – твердо произнес я. – Да и тебе тоже отсюда никуда, Кузьма Минич, как и мне. Вот и получается, что интерес у нас один. И не суть важно – русский или нет. Тут иное главнее – к чему душа у человека стремится. Если к тому, чтоб под себя подгрести, – одно. А вот тот, кто обо всей стране радеет, хотя при этом и о себе не забывает, – иное. И ты сам таких высматривай, а коль углядишь, приближай да в обиду не давай, заступайся. Глядишь, и он у тебя под боком осмелеет да крылья распахнет. А стаей и ласточки могут орла заклевать.

– Так ведь тогда лучшей тебя во всем нашем соборе не сыскать, – заметил он мне.

– Нельзя, – развел руками я. – Получится, что я тогда к Москве прикован буду, а на меня государь столько других дел навалил, что только держись. Не знаю, как со всеми управиться.

– Ты управишься, – уверенно произнес он, особо выделив первое слово.

– С выездом они, Кузьма Минич, вот в чем беда, – пояснил я. – Притом выезд надолго.

– Это хужее, – согласился он. – Да и молод ты, тоже не дело. – И нижегородец пригорюнился, а пока он размышлял, я все ж таки не утерпел, спросив:

– А что, Кузьма Захарьич Минин-Сухорук, часом, не родич тебе будет? Помнится, кто-то мне о нем упоминал что-то хорошее.

– Дальний, – лениво отмахнулся он, по-прежнему погруженный в раздумья. – Тож говядарь, яко и я, токмо живет подале, ажно близ Печерского монастыря. – И он в свою очередь полюбопытствовал, что правда, а что нет в тех былинах, которые ходят обо мне в народе.

Полностью скидывать себя с постамента, на который возвела меня народная молва, я не стал, уклончиво заметив, что вранья в рассказах его знакомого Миколы предостаточно, особенно что касается моих клятв по изничтожению ляхов и изгнанию из Москвы всех латинян без разбора. Этого никогда не говорил и никогда не скажу, ибо человек может быть и латинской веры, но добрый и честный, а бывает, что…

К тому же в Европе нам всем не грех многому научиться. Книги печатают лучше они, стекло лучше у них, бумага – тоже, монеты… Я вынул из стола чешуйку-новгородку и следом бросил голландский гульден.

– Его и по столу покатать можно, и в руке подержать – одно удовольствие, а у нас? Про кораблестроение, мануфактуры и прочее вовсе молчу – нет их, а они тоже нужны. Так что нам до них кое в чем тянуться и тянуться.

– Вовсе мы убогие получаемся, – заметил он, поморщившись.

– Такого не говорил, – возразил я, – да и никогда не скажу. Просто тому, чему Европе у нас было бы неплохо поучиться, она никогда не освоит, вот и все. Сам подумай: либо есть у человека совесть, либо ее нет. А уж коли он ее лишен – откуда возьмет и где выучится жить по ней? Да и во всем остальном из числа духовного точно так же.

Словом, обнадежил.

Надо сказать, что Кузьма Минич мои советы воспринял весьма серьезно и незамедлительно приступил к их реализации. Во всяком случае, на следующий день, и в другие тоже, сколько бы я ни поглядывал в его сторону, он постоянно был занят делом – что-то кому-то втолковывал, пояснял, увещевал, и так постоянно. Сколачивал коалицию.

Как посоветовали…

Глава 31

По русскому обычаю, или Спикер – раз, спикер – два…

Открытие первого заседания затягивалось – Дмитрий почему-то задерживался, так что у народа хватало времени, чтобы побузить, отвоевывая себе местечко поближе к помосту, в одном углу которого торчала небольшая сколоченная трибуна, аккуратно обитая красным бархатом, а в другом углу – царское кресло. Посередине же располагался стол с одной широкой лавкой, за которой, по моим прикидкам, должны были уместиться семеро.

В зале лавок хватало на всех присутствующих, но, несмотря на это, и тут некоторые сразу принялись качать свои права, в том числе и кое-кто из моих вчерашних знакомых.