Витязь на распутье - Валерий Елманов

Надо ли говорить, что Дмитрию было не до меня. Едва узнав о долгожданном выезде Марины, он заметался, торопясь все успеть. Планов-то громадье, а времени в обрез, так что ему было не до благодарностей и вообще ни до чего. Хотя, может, оно и к лучшему, поскольку на все мои просьбы и пожелания он только отмахивался, торопливо бросая на ходу один и тот же стереотипный ответ:

– Скажи Еловику, пущай заготовит должный указ.

И все.

Более обстоятельно мне удалось поговорить с ним лишь один раз, перед самым отъездом, когда я окончательно определился с выбором четырех стрелецких полков и прочими делами. Да и то разговор этот все равно касался свадьбы, на которой, судя по его словам, ему очень хотелось бы увидеть именно меня и Федора, как наиболее дорогих и желанных гостей. Более того, он в случае нашей задержки будет всячески откладывать день венчания, но предупредил, что далее Масленицы перенести его не выйдет – следом за ней Великий пост, во время которого свадьбы церковью воспрещены, а потому просьба уложиться до этого срока.

Поначалу я был несколько удивлен, решив, что эти пожелания всего лишь дежурный комплимент, но потом до меня дошло. Непобедимый кесарь жаждет, чтобы мы с Годуновым преподнесли ему своеобразный свадебный подарок – Эстляндию. Однако запросы у нашего «инператора»! Это даже не Остап Бендер, требовавший миллион на блюдечке с голубой каемочкой, – куда круче.

Обещать ничего не стал, заявив, что там будет видно, но заверил, что приложу все силы, дабы успеть, а заодно подсунул ему два очередных указа. На сей раз оба касались Шеина. Согласно одному из них окольничему надлежало выдвинуться совместно с четырьмя стрелецкими полками князя Мак-Альпина, добраться до Ивангорода и принять там воеводство. Второй – секретный – был датирован следующим числом и отменял предыдущий, вменяя в обязанность Михаилу Борисовичу быть третьим воеводой в войске князя Мак-Альпина и во всем следовать его дальнейшим указаниям, каковыми бы они ни были.

Ниже имелась приписка: «А быть в походе всем без мест». Ее я добавил во избежание попыток Шеина местничаться. Со мной-то вряд ли, все-таки я такой же окольничий, как и он, вдобавок еще и князь, а вот с Зомме, который второй воевода, запросто.

Под конец беседы с государем мне вспомнился избранный вице-спикером ростовский митрополит Кирилл. Как-никак ныне он мой коллега, такой же зампредседателя собора, и я на всякий случай напомнил Дмитрию, что теперь-то, после избрания, сгонять владыку с его епархии нельзя ни в коем разе – члены Освященного собора могут быть недовольны, а то и, чего доброго, решат, что это начало репрессий, направленных против них. Скорее уж наоборот, надо всячески выказать к нему да и прочим свою ласку и милость. И тут же вынул еще один заготовленный указ.

Согласно ему утверждалось, что если депутат является не просто членом собора, но входит в какую-либо комиссию, то ему надлежит выплачивать не три новгородки в день, а гораздо больше – три алтына, заместителям комиссий – четыре, а ее старшим – пять. Не забыл и товарищей председателя, и самого председателя. В дни работы собора жалованье секретаря должно быть десять копейных денег в день, у замов – полуполтина, а у председателя вдвое больше.

– Так ты меня без последних портов оставишь, – проворчал Дмитрий.

– Пятьдесят пять с половиной рублей в месяц на оплату всего руководства Освященного собора – это много?! – возмутился я. – Да у тебя один Мстиславский в сенате чуть ли не вдвое больше получает[120], а что делает, чем занимается? Ничем. Как, впрочем, и все они. Зато деньжищ на них из твоей казны уходит тьма-тьмущая. Тоже мне Федеральное Собрание нашлось! А собор одним постановлением о холопах и закладничестве тебе сотни тысяч принес.

– Сам же ведаешь, нельзя мне никого из сената убирать, – возразил он. – Я б их половину оттуда выгнал, да руки коротки.

– Тогда хоть не прибавляй, – посоветовал я, остывая – уж больно грустно он произнес насчет коротких рук.

– Как же, не прибавишь тут, – хмыкнул государь. – Вон, теперь и Федора Никитича тоже придется включать, иначе обида.

Я нахмурился. Имя-отчество звучали как-то знакомо, но так сразу и не сообразишь. Из Голицыных, Шереметевых? Да нет, что я – они давно в Думе. Долгорукие, Трубецкие? Видя недоумение на моем лице, Дмитрий пояснил:

– Романова.

– Так ведь мы договаривались, что в Думе, кроме патриарха, из церковных архиереев никого не будет, – напомнил я.

– Ах да, ты ж ничего не ведаешь, – спохватился он и принялся рассказывать.

Оказывается, мы понапрасну спорили о Филарете и приемлемой для его бывшего высокого титула боярина церковной кафедре. Старец меж тем поступил куда хитрее и сделал неожиданный ход конем. В ответ на предложение занять место рязанского архиепископа он замялся, попросив время на раздумье.

Поначалу Игнатий решил, что старец кинется с жалобой к Дмитрию – родню забижают! Хотя даже если бы тот на самом деле был сыном Ивана Грозного, то я на месте Филарета постыдился бы упоминать о родственных отношениях – если призадуматься, то он же ему вообще никто. Как тут в народе говорят: ваш-то Охрим да нашему Митяю троюродный Ефим.

Но день проходил за днем, а Дмитрий помалкивал, то есть получалось, что монах действительно взял тайм-аут на размышления. Но не далее как за три дня до моего приезда в Москву Филарет заявился к святителю и заявил ему, что старица Марфа далеко не одна в списке насильно постриженных. Взять, к примеру, его самого. Всем известно, что Борис Федорович Годунов не спрашивал у боярина Федора Никитича согласия на постриг. Да и при свершении самого обряда пострига все было точь-в-точь как с Марией Владимировной – двое держали, а один говорил за него нужные слова отречения от мирского. Видоки у него тому имеются. А потому нижайшая просьба: свершить аналогичный обряд расстрижения и над ним.

Игнатий вытаращил от удивления глаза, но потом… дал добро. Мол, если и впрямь сыщешь очевидцев, то никаких проблем.

– Дивлюсь я, отчего патриарх перечить не стал, – выразил свое отношение к этому Дмитрий.

Я мог бы пояснить отчего, поскольку вспомнил келью, наш разговор о старце Филарете и задумчивый взгляд государя, устремленный на Игнатия. Не понравилась святейшему эта задумчивость, ох как не понравилась, потому он так легко и согласился.

Свидетелей Филарет уже предоставил, так что вскоре монах вновь превратится в боярина Федора Никитича Романова.

Я почесал в затылке. С одной стороны – плохо, ибо одним конкурентом у Годунова, если что случится с Дмитрием, становится больше. Народу ведь не объяснишь, что у этого двоюродного брата царя Федора Иоанновича ни капли крови Рюриковичей, а только боярская, то бишь, следуя расхожему выражению, что все мы преданные слуги его величества, – холопская.

Зато с другой – вроде и ничего. Соперник-то в борьбе за трон появится не только у царевича, но и у Шуйского, причем весьма опасный. Вот и пусть они усердствуют, перетягивая одеяло на себя. А мы подождем победителя… с острым топориком в руках.

– Потому и мыслю, яко тебе быти, – донеслось до меня.

Я посмотрел на государя.

– Чего теперь с Домнино делать будем? Получил ты его честь по чести, продал тоже, а удоволить надобно. Не сказывать же братцу его Ивану, чтоб он сельцо Климянтино с ним поделил. Да и сам Федор Никитич уже намекал мне, что негоже так, возвернуть бы… – И вопросительный взгляд на меня.

– А ты тогда так и поясни новоявленному боярину: нельзя. Коли все по закону сделали, назад пути нет.

– Не пойдет, – мотнул головой Дмитрий. – Домнино-то жена ему в приданое принесла, потому и будет он за него цепляться. Дескать, не забижай старицу Марфу.

– Тогда скажи, что хоть продажа была правильная, но ты все равно поговорил с князем и тот по своей душевной доброте согласился выплатить ему все деньги, которые он выручил за сельцо, – предложил я.

– А вот енто ты славно удумал, – обрадовался Дмитрий и выжидающе уставился на меня.

Я поначалу даже не понял, а когда дошло – аж возмутился. После того как государь хапнул у меня десять тысяч якобы в долг, просить еще – это что-то с чем-то. Сдерживать себя я не стал.

– Знаешь, государь, что такое сверхнаглость? – мрачно спросил я. – Это когда ты пишешь доносы на своего ангела-хранителя пером, вырванным из его же крыла.

Дмитрий вытаращил на меня глаза, не сразу вникнув в смысл, а потом захохотал. Судя по заливистому смеху, связи со своим поведением он в моем примере не заметил. Пришлось разъяснить. Уразумел. Смех резко оборвался, государь обиженно насупился, а я простодушно посоветовал расплатиться с Романовым самому. Мол, позже сочтемся, и он вернет мне не десять тысяч, а на три сотни меньше.

Нет, деньги у меня были. Вместе с дьяком Афанасием Ивановичем Власьевым из Самбора приехали и мои люди, притом не с пустыми руками. «Золотое колесо» крутилось вовсю, обдирая шляхту и желающих озолотиться на халяву горожан, так что в мое распоряжение было предоставлено три здоровенных сундука. Вес брутто – пять пудов, нетто – четыре с четвертью. Причем наполнены они были не серебром, а исключительно золотом.