Утерянные победы - Эрих Манштейн

Горы Яйлы образуют южную часть Крыма. Они резко поднимаются из плоской равнины центрального Крыма, достигая высоты 2000 м, и круто обрываются к югу, к Черному морю. Горы покрыты кустарником, вершины поэтому трудно доступны и представляли собой удобные укрытия для партизан. В долинах, прорезающих горы в северном направлении, были расположены богатые фруктовые сады и живописные татарские селения. Во время цветения фруктовые сады были чудесны, а в лесу весной расцветали прекраснейшие цветы, каких мне нигде больше не приходилось видеть. Бывшая столица татарских ханов Бахчисарай, живописно расположенная у небольшой горной реки, все еще сохраняла восточный колорит. Ханский дворец – жемчужина татарской архитектуры. Южный берег Крыма, часто сравниваемый с Ривьерой, пожалуй, превосходит ее по красоте. Причудливые очертания гор, крутые скалы, спадающие в море, делают его одним из прекраснейших уголков Европы. В районе Ялты, недалеко от которой расположен царский дворец Ливадия, горы покрыты чудеснейшим лесом, какой только можно себе представить. Всюду, где между гор было немного пространства, плодородная земля покрыта виноградными и плодовыми плантациями. Всюду произрастают тропические растения, а в особенности в чудесном парке, окружающем Ливадийский дворец. Чувствуешь себя, как в райских садах. Кто из нас мог предвидеть тогда, что в этих-то райских садах спустя несколько лет произойдут события, в результате которых пол-Европы будет отдано во власть Советов. Кто мог предвидеть, что руководители двух великих англо-саксонских наций до такой степени попадутся на удочку жестокому деспоту, изображающему из себя добряка. Нас восхищал рай, лежащий перед нашими глазами. Но мы не видели змея, скрывавшегося в этом раю.

Не только красота местности, но и историческое прошлое на каждом шагу приковывало наше внимание. Портовые города Евпатория, Севастополь, Феодосия выросли из древнегреческих колоний. После взятия Севастополя мы обнаружили на полуострове Херсонес развалины древних греческих храмов. Затем готы основали свое государство в скалистых горах восточнее Севастополя. О нем еще свидетельствовали развалины огромной крепости в горах. Они держались здесь столетиями, причем время от времени в портах обосновывались генуэзцы, а позже Крым стал татарским ханством, выстоявшим против натиска русских до новейшего времени. Татары сразу же встали на нашу сторону. Они видели в нас своих освободителей от большевистского ига, тем более что мы уважали их религиозные обычаи. Ко мне прибыла татарская депутация, принесшая фрукты и красивые ткани ручной работы для освободителя татар «Адольфа Эффенди».

Восточная оконечность Крыма, вытянутый Керченский полуостров, выглядит совсем по-иному. Это равнина, только частично покрытая волнами холмов, а на восточном берегу, у узкого пролива, отделяющего Крым от Кубанского края, поднимаются на большую вышину голые высоты. На полуострове имеются залежи угля и руды, а также незначительные месторождения нефти. Вокруг портового города Керчь, лежащего у пролива, выросли крупные промышленные предприятия. В окружающих горах имелись разветвленные скальные пещеры, в которых скрывались партизаны, а позже остатки разбитого десанта.

В то время как отдел тыла штаба расположился в столице Крыма Симферополе, почти полностью русифицированном городе, живописно расположенном у северных отрогов Яйлы, первый эшелон штаба перешел в Сарабуз (Гвардейское), большое село севернее Симферополя. Мы удобно расположили там наши штабные службы в большой школе-новостройке; такие школы были выстроены Советами почти во всех крупных селах. Я сам с начальником штаба и несколькими офицерами жил в небольшом здании правления плодового колхоза, в котором каждый из нас занимал по одной скромной комнате. Обстановка моей комнаты состояла из кровати, стола, стула, табуретки, на которой стоял таз для умывания, и вешалки для одежды. Мы, конечно, могли подвезти мебель из Симферополя, но не в духе нашего штаба было создавать для себя удобства, которых солдаты были лишены.

На этой скромной квартире мы оставались до августа 1942 г., лишь дважды, в июне 1942 г., когда наш штаб находился под Севастополем, отлучаясь на КП на Керченском участке. После нашей прежней цыганской жизни это было для нас новым и не совсем приятным образом жизни. Когда штаб привязывается к одному месту, то неизбежен не только твердый распорядок дня, но обязательно начинается и бумажная война. Я выдержал эту «войну» в моей школьной комнате между двумя кирпичными печками, сложенными нами по русскому образцу, так как отопление, конечно, было разрушено Советами.

Я хотел бы здесь коснуться одной проблемы, которая всегда волновала меня, хотя тяжелые заботы, вызываемые оперативной обстановкой зимы 1941/42г., и оттесняли ее на задний план. Командующий армией осуществляет также верховную юрисдикцию в своей армии. И самое тяжелое в этом – утверждение смертных приговоров. С одной стороны, первейшей обязанностью командующего является поддержание дисциплины и определение в интересах войск меры наказания за трусость, проявленную в бою. Но, с другой стороны, не легко сознавать, что своей подписью ты уничтожаешь человеческую жизнь. Правда, смерть уносит на войне каждый день сотни и тысячи жизней, и каждый солдат готов к тому, чтобы отдать свою жизнь. Но одно дело честно пасть в бою, быть настигнутым смертельной пулей, хотя ее и ждешь каждый момент, но все же неожиданно, а другое дело – стать перед стволами винтовок своих же товарищей и с позором покинуть ряды живущих.

Конечно, не могло быть и речи о пощаде, когда солдат своими позорными поступками наносил урон чести армии, когда его действия приводили к гибели товарищей. Но всегда бывают случаи, причиной которых является понятная человеческая слабость, а не низменный образ мыслей. И, тем не менее, суд в соответствии с законом должен был выносить смертный приговор.

Ни в одном случае, когда речь шла о смертном приговоре, я не ограничивался только докладом председателя моего армейского трибунала, о котором я не могу сказать ничего плохого. Я всегда лично подробнейшим образом изучал дело. Когда в самом начале войны два солдата моего корпуса были приговорены к смертной казни за то, что изнасиловали, а затем убили старую женщину, то это было только справедливо. Но совсем другое дело было в случае с солдатом, награжденным в польскую кампанию Железным крестом и попавшим из госпиталя в чужую для него часть. В первый же день были убиты командир его пулеметного расчета и остальные номера, и он не выдержал и побежал. По закону он должен был быть казнен. Но все же в этом случае – хотя речь шла о трусости в бою, представлявшей угрозу для своих войск, – нельзя было мерить той же меркой. Я, правда, не мог просто отменить решение военного трибунала части. Поэтому в этом и подобных случаях я прибегал к следующей мере – откладывал на четыре недели утверждение смертного приговора. Если солдат оправдывал себя в бою в течение этого срока, то я отменял приговор, если же он вновь проявлял трусость, то приговор вступал в силу. Изо всех, кому я предоставил таким образом испытательный срок, впоследствии только один перебежал к врагу. Остальные либо оправдали себя в бою, либо пали в тяжелых боях, как настоящие солдаты.