Литконкурс Тенета-98 - Автор неизвестен

Все очень хитро устроено, я не вижу своих друзей, но общение мне необходимо. Может в клуб какой-нибудь пойти? Демократия демократией, но не могли же все развалить, должны же были хотя бы следы остаться.

Был я как-то раз в клубе… резьба по дереву. О, что там за люди! Каждый — Рембрандт стамески. Каждый таланта неимоверного. Ну, да бог с ним, с талантом, я бы им простил это. Однако, когда каждый рядом с каждым — сошка, плевок на асфальте, и в резьбе по дереву ничего не понимает, есть повод призадуматься. Пришел туда новый человек, может, не дерево резать, а о жизни разговаривать. Нет бы помочь мне освоиться, сразу сказали, что по дереву резать я не умею. А я и не претендовал, честно сказал, не учился я еще этому. И сразу услышал много интересного: талант нельзя приобрести, с ним надо родиться, настоящий художник в необструганной доске уже видит будущую картину, руки должны сами все делать, и даже, прямой поток сознания на доску. Сознание, кстати, куда только не течет. И все это с помпой, с чувством, с расстановкой. Я терпеливый и терпимый, я все бы стерпел, но каждый считал своим долгом повторять мне это с частотой раз в пять минут. Я ждал, не первый раз новичок, думал, со временем все придет в норму, ко мне привыкнут… Привыкнуть то они привыкли, да вот только, оказалось, что у них в принципе там такое общение исповедуется, споры без аргументов о том, кто самый лучший резчик на планете. Походил я туда и бросил.

Бросил. Далеко полетел. Я окурок лет десять уже тренируюсь выбрасывать, с тех пор, как переехали сюда. Тлеющая искорка разрезает пространство темного коридора, ударяется о стекло и падает в банку из-под кофе. Также какая-то невидимая преграда удерживает мир от ядерного апокалипсиса, и если вдруг стеклянная стена окажется вымыслом, и американские ракеты вместе с почвой Ирака заденут честь России, я уже не буду сожалеть о том, что не вижу Мишку с Артуром, зато каждая пойманная крыса будет казаться мне невероятной удачей.

Пора возвращаться, Нинка сейчас ужин начинает готовить, помогу ей овощи нарезать для салата, а через пару часов снова пойду в подъезд за рассветом.

Откуда что берется

— А еще я читал, что в нашем правительстве уже одни инопланетяне, а настоящих всех давно уже подменили, — сказал Семенов, бережно снимая с полочки перед окошком четыре кружки благоухающего пива.

— Да, не инопланетяне, — возразил ему Бабышев, — евреи одни. Точно, смотри, Чубайс, Черномырдин, Гайдар…

— И этот тоже еврей? — поразился Зорин и отрыгнул всем своим стодвадцатикилограммовым телом.

— Точно, еврей, — отрезал Бабышев, — посмотри на его морду. И губами он все время чмокает.

— А евреи все так чмокают? — с опаской спросил Зорин. Он очень уважал своих приятелей за эрудицию и боялся ставить их слова под сомнение.

— Не все, но он точно еврей.

Семенов сдул пену на летний столик, уже давно потерявший свою белизну, и с чувством сказал:

— А по-моему — инопланетяне. Так в одной газете написали, зачем им врать?

Бабышев уже начал огромными глотками вливать в себя пиво и был настолько затянут этим процессом, что не мог от него оторваться, но и оставить слова своего наивного друга без ответа он тоже не мог, и поэтому начал гневно мотать головой.

Зорин пил неторопливо и с интересом ждал продолжения дискуссии. А Семенов вообще обходился без глотков и втягивал в себя пиво непрерывным потоком, за что пользовался в своей среде особым уважением — нетривиальные умения ценились.

Первую кружку раньше всех осушил Бабышев и сразу же ринулся в бой:

— Ты же на них посмотри. Они же все друг за дружку держаться. Только в их среду попадешь, так они тебя враз сожрут. И хитрые. Говорит с тобой, улыбается, вроде, друг-товарищ, а сам только и думает, как бы тебя обжулить и к себе в Израиль с деньгами рвануть. Мне вот скрывать нечего, у меня широкая русская душа нараспашку. Вот он весь я! — Бабышев развел руки в стороны, открывая взорам товарищей заляпанный и потертый пиджак с одной оторванной пуговицей, — мне нечего скрывать, — повторил он, — и стыдится нечего. А все потому что… Бабышев начал вспоминать, почему же это ему нечего стыдиться.

— Инопланетяне тоже все друг за дружку, — вставил Семенов, а Зорин согласно кивнул.

Через пару часов Бабышев, Зорин и Семенов распевали нестройным трио "… и за борт ее бросает… ". Пятнадцать кружек пива уже находились между гаражами в десяти метрах от пивной, это место играло роль общественного туалета для завсегдатаев палатки, а еще пять-шесть кружек покоились в их желудках, но на волю пока не просились. Жизнь била ключом.

На следующее утро Семенов проснулся в своем обычном состоянии, с дурным настроением и больной головой. Отработанным за многие годы жестом, он свесил руку с кровати, нащупал заранее подготовленную бутылку пива, открыл ее об металлическую спинку и вылил ее содержимое себе в рот. Настроение не улучшилось, но головная боль начала стихать. Полежав несколько минут, Семенов решил, что уже готов вставать. Это ему удалось, хотя и не без труда, он поплелся в ванную с целью совершить ежедневный ритуал неаккуратного сбривания растительности с лица.

В ванной он немного постоял перед зеркалом и потянулся к бритве, при этом немилосердно скребя гениталии. От гениталий он плавно перешел к животу и вдруг какое-то непривычное чувство заставило его оторвать взгляд от зеркала. Взглянув на живот, Семенов выронил бритву из рук и издал звук, напоминающий попытки повешенного закричать. Весь живот был черным. Граница почернения проходила в нескольких сантиметрах от сосков, дальше чернота спускалась вниз, исчезая под трусами, с боков она заканчивалась в районе подмышек. Семенов в ужасе сдернул трусы, опасаясь за свое мужское достоинство. Там было все в порядке, если не считать черноты, которая, впрочем, не доходила даже до середины тазовой кости.

Однако, после минутного размышления, Семенов подумал, что уже и этого достаточно, чтобы впасть в панику. По этому поводу он выпил успокоительного, которое он держал на крайний случай (деревенский, 76 градусов), и направился в поликлинику.

Всю дорогу в автобусе его била мелкая противная дрожь, и преследовала мысль, что инопланетяне, видно, перепутали его с кем-то из правительства, или, того хуже, начали вторжение на Землю. Когда он вышел из автобуса, его посетила мысль, что, может быть, инопланетяне тут не причем, а просто он болен какой-то редкой болезнью. Семенов начал вспоминать, не говорили ли по телевизору чего-нибудь об эпидемиях с похожими симптомами. Вроде, не говорили. В очереди он подумал, что, может, он чем-нибудь испачкался. Но расстегнуть рубашку, чтобы проверить это, он не решился. Поэтому он просто сидел и думал, что выйдет очень неловко, если врач ехидно спросит его: "а вы мыться не пробовали".

Наконец, пришла его очередь. Врач производил впечатление интеллигентного и знающего человека, каких Семенов очень уважал. Он даже подумал, что зря он так долго не ходил в поликлинику и не познакомился с этим человеком раньше.

— Фамилия? — вежливо спросил врач.

В ответ Семенов протянул ему талончик.

— Чего они тут написали? — пробормотал под нос врач, — Симонов? Семенов?

— Семенов, — сказал Семенов, не решаясь начать разговор.

— Подойдите поближе, чего вы в дверях то стоите. Вот стул, специально для пациентов поставлен, садитесь, пожалуйста, — врач указал рукой на стул, и Семенов послушно сел на него.

— На что жалуетесь? — продолжил врач безо всякой паузы.

— У меня что-то с животом.

— Боли? Стул жидкий?

— Нет, он — черный, — сказал Семенов, и заметив, что врач начал бледнеть, уточнил, — живот черный.

— Снимите рубашку, — сказал врач.

Семенов послушно снял рубашку и показал врачу живот.

— Болит? — еще раз спросил врач.

— Нет, — ответил ему Семенов.

Врач подошел к Семенову и начал ощупывать его живот, постоянно спрашивая:

— А так? Нет. А вот здесь?

Вдруг он принюхался:

— Вы пьяны?!!

— Только чтобы успокоиться, — промямлил Семенов.

— Чтобы успокоиться, пейте валерьянку! — врач не на шутку разволновался, как вас зовут?

— Семенов, — ответил Семенов.

— Это я уже знаю. Как ваши имя и отчество?

— Василий Петрович.

— Так вот, Василий Петрович, вы кем работаете?

— Электрик я на заводе.

— И часто вы на заводе пьяный?

— Бывает…

— А представляете, Василий Петрович, если я вас буду пьяный лечить? Вам это понравиться?

— Скажите доктор это от пьянства? — Семенов показал на живот.

— Так, гематома, — врач потерял нить своего воспитательного повествования и пытался ее вновь ухватить.

Поняв безнадежность этого занятия он вернулся к своим непосредственным обязанностям.

— Вы не падали в ближайшее время?