Литконкурс Тенета-98 - Автор неизвестен

Мне снился прекрасный сон, будто во времена нашего обучения в институте, когда «Дум» еще не был написан, мы с друзьями играем в него в общежитии. Во время самого сладкого момента — разрезания Ленчика бензопилой, снова раздался телефонный звонок. Как ни странно, звонил именно Ленчик, хотя ему полагалось лежать между вторым и третьим этажами, распиленным напополам.

— Представляешь какое дело? — сказал он мне, вместо приветствия, — теперь программа не выдает неустранимую ошибку, зато сразу после запуска создает файл, размеры которого стремятся к бесконечности…

Я взвыл от злости. Хоть бы создание этого киборга оправдало те муки, которые я из-за него терплю. Иначе я его собственными руками удушу, сразу после создания.

У самого входа в институт я встретил человека из отдела снабжения, который спросил меня, следует ли выделять отделу программной поддержки затребованный ими спирт. Я ответил, что не стоит, так как, либо они его выпьют, либо он нужен Ленчику для протирания компакт дисков. И сразу же после этого, я понял, что не в состоянии преодолеть дверь, ведущую в институт, и тем более не смогу дойти до своего кабинета. Я развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел обратно домой.

Дома я набрал телефон Саши Дергунина, который по причине своей нетрудоспособности был дома. Он с радостью принял предложение посидеть гденибудь в баре, но спросил, зачем мне это.

— Я хочу написать биографию Юрия Павловича Очкова, — ответ был подготовлен заранее, — о его трудовых заслугах я прекрасно осведомлен, но мне хотелось бы узнать о его учебе в институте. Вы вроде его друг?

— Да, — сказал Дергунин и ухмыльнулся, — так оно и есть. А поподробнее нельзя?

— Можно, — сказал я, — дело в том, что Юрий Петрович каким-то безгрешным получается. Нехорошо так, никто не поверит. Я подумал, может, вы расскажете о каких-нибудь его институтских промахах. Вроде, о погрешностях в работе нехорошо писать, а институт — дело забытое.

— Другими словами, — Дергунин снова ухмыльнулся, — вы хотите, чтобы я помог вам его шантажировать.

Вот падла!

— Да, нет же. Просто хочется, чтобы он человеком выглядел.

— Хочется, — поддакнул Дергунин, — я вам помогу, он меня достал. Принесу вам кое-что…

Через полчаса мы сидели в баре и пили пиво, точнее я просто держал кружку, а пил Дергунин, и между глотками рассказывал мне о грехах своего приятеля.

— …а изворотливый был, — Дергунин сделал еще один глоток, — экзамены сдавал за милую душу, всегда знал к какому преподавателю пойти…

Что же ты мне про экзамены несешь. Ведь есть чего-то покрупнее. Не стал бы ты, гад, про экзамены по телефону ржать.

— Но самое главное, — дошли таки до главного! — влюбчивый он был, правда, со мной просто дружил.

Подумать только, а он по-твоему должен был и в тебя влюбиться?!!

— Чего глаза вылупил? Не понял, да? Голубым он был. Очков Юрий Павлович.

Ах, голубым… Голубым, твою мать! Я работаю под началом у голубого!

Я сжал кулаки, но взял себя в руки, а Дергунин мерзко усмехнулся и сказал:

— Я и фотографию тебе принес. Сейчас…

Он начал рыться по карманам. А я, еще не отойдя от пережитого шока, стал продумывать план действий. Я покажу фотографию Очкову, а на ней, как бы невзначай, обведу фломастером его любовника, и сразу же спрошу про киборга. Посмотрим тогда, падла, как ты будешь вилять!

Наконец, Дергунин извлек фотографию и показал мне ее.

— Вот — Очков, — он ткнул грязным пальцем, в парня, смахивающего на нашего директора, заболевшего дистрофией, — а вот предмет его обожания. Неразделенная, так сказать, любовь.

Взглянув на "предмет обожания", я почувствовал страшную слабость и понял, что фотографию Очкову я не покажу. Незачем. С фотографии, приветливо улыбаясь, на меня смотрел наш киборг. Точь-в-точь.

То-то я удивлялся, что наш директор сделал подарок дизайнерам, избавив их от работы. Внешность предложил… По доброте, скотина, душевной, падла!!! Гад!!! В гробу я видал эту работу!!! И киборгов этих, иметых!!!

Десять минут рассвета

Я всегда выхожу курить на лестницу, даже когда Нинка с сыном уезжают на пару недель в гости к ее маме, и я остаюсь в квартире один. Никто меня не принуждает, просто не люблю запах дыма. Курить, на мой взгляд, можно, однако, воздух в квартире должен быть свежим. Тут есть множество тонкостей, например: если курить на лоджии, то запах все равно проникает в квартиру, потому что у нас так расположен дом, и все время дует сквозняк, про курение в туалете я вообще не говорю. Зато в тамбуре полная изоляция, я даже некоторое время дверь только слегка приоткрывал, пока не убедился, что можно и пошире, все равно дым не проникает. Но все эти эксперименты ставились очень давно, теперь все уже устоялось и вошло в русло.

А все-таки, курение — отвратительная привычка: плохо от чеголибо зависеть, даже если это что-то очень тебе нравится. Правда, все так устроено: короткие моменты блаженства, а потом длительные периоды мучений. Курение — лишь еще один пример. Пять минут назад дым щекотал тебе легкие, голова была чистой, душа пела, и вот, ты уже раб сигареты, от ее наличия или отсутствия напрямую зависит твоя судьба. Именно никотин скажет тебе, кто ты, насекомое, размазанное по асфальту, или птичка, порхающая в небесах. Встрепенется заветный огонек, перекочует из дырочки в зажигалке на кончик сигареты, и ты снова владеешь ситуацией. Или думаешь, что владеешь. Ведь, если хоть один раз не будет встречи с табачным дымом, твое одиночество станет столь всеобъемлющим, что мало не покажется. Мир поблекнет и потеряет краски.

Вот так-то! Наверное, я был чертовски счастливым ребенком, пока не попробовал курить. Вся моя свобода содержалась в промежутке между утренним торчанием в школе и вечерней болтовней с родителями, но как я жил в этом промежутке! Такая милая беготня по улицам, такое милое созерцание телевизора. Хотя, телевизор я стал смотреть позже. Сначала только бегал по улицам и был, кстати, душой компании. Без меня не обходилась ни одна затея. Зимой я был самым талантливым архитектором, летом заслуженным казакомразбойником. Неприхотливая и незамысловатая игра так изменилась при помощи моего воображения, что связь с первоначальным вариантом осталась только в названии. Потом все умерло. Почему-то на этой планете все всегда умирает. Все чаще в ответ на предложение поиграть, я слышал нелепые отговорки, все чаще отказывались играть по моим правилам или бросали на середине. Вот так, я остался один. Может, тогда я начал курить? Нет, позже, позже. Я помню, как мы, обделенные чудесами западной техники, слушали катушечный, кстати, неплохой по тем временам, магнитофон. Под сладкие звуки Yes, и скрипение и лязганье King Crimson, мы вдыхали дым всем телом, он душил нас, резал глаза. Я курил только папиросы, а когда были деньги, сигареты, но многие в нашей компании забивали косячки. Наркоманом не стал никто, все поигрались и бросили. Мишка Никифоров сейчас даже не курит. Мишка… Его чуть не выгнали из комсомола, когда узнали, что он слушает. А не выгнали потому, что наш председатель слушал все это вместе с нами и замял скользкий вопрос поскорее.

И правильно сделал, иначе психоделическим вечерам пришел бы конец. И никто и никогда больше не залезал бы на стол, собираясь произнести речь, никто не уводил бы свою девочку в ванную, потому, что в комнату родителей заходить нельзя. Все сидели бы тихо и спокойно у себя дома, а скорее, ходили бы по улицам и били стекла от отчаяния, от неземной тоски, которая выворачивает наизнанку шестнадцатилетних и лишает их остатков разума. Слава Симонов в одной из своих речей сказал: "лучше мы растрясем свои мозги в кашицу, дергаясь под Deep Purple, но никогда посредством этих мозгов мы не причиним зла людям". Примерно так сказал, я точно не помню, и всего четыре года спустя, он уже конструировал вместе с другими себе подобными ядерную бомбу поновее, а трясти головой он перестал, мозги берег. Славка-переросток, тусовался с малолетними хиппи, учил их жизни. Пять лет разницы… пропасть.

Я могу еще понять, что мы выросли из казаков-разбойников, но как мы могли вырасти из разговоров? Почему теперь все молчат? Я звоню Мишке, мне говорят, что у него бизнес и по воскресеньям он тоже работает, я звоню Артуру, его тоже нет, он с женой пошел в театр. Благородное занятие, ничего не имею против, я тоже люблю свою жену, но я не видел Артура уже три месяца. Эгоизм? Может быть. Я все понимаю, не надо меня упрекать. Да, сейчас надо крутиться, зарабатывать деньги, их не дают просто так. Поэтому, чтобы много зарабатывать, надо много работать, а оставшееся время надо отдавать жене. Но не вытекает ли из этого, что я увижу Артура только на пенсии? Ладно, он хотя бы занимается околонаучной деятельностью, и, даст бог, не отупеет к старости. Мишке намного хуже, бизнес согнет ему пальцы, но распрямит извилины, и на пенсии с ним будет не о чем говорить.