Том 2. Марш тридцатого года - Антон Макаренко

Вальченко. Непременно.

Торская. Садитесь.

Вальченко. Куда?

Торская. Садитесь. Единица.

Вальченко. Почему?

Торская. Несовременно. Устаревшая формула, примитив. Это годится для феодального периода.

Вальченко. В таком случае я могу привести другое определение любви, которое более современно и даже злободневно.

Торская. Получайте переэкзаменовку. Пожалуйста.

Вальченко. Любовь — это бесконечное издевательство над живым человеком, наполнение экзаменами, переэкзаменовками и другими ужасами старой школы, вечно угрожающие оставлением на второй год.

Торская. Слабо и слишком пессимистично: оставление на второй год! Как и все школьники, вы воображаете, что очень большая радость возиться с вами еще один год. Не можете ли вы привести такую формулу любви, при которой приспособление для насадки якоря было бы сконструировано любящим человеком и сдано в сборный цех?

Вальченко. Любовь… это такая… удача для любящего человека, когда, наконец, Соломон Маркович Блюм привозит настоящую сталь номер шесть, а не просто железо и валик, сделанный из этой стали, не гнется во время насадки частей якоря, а это позволяет сборному цеху признать приспособление и любящему человеку избавиться от издевательства другого любящего человека.

Торская. Довольно сносно. Но в последних словах некоторая неточность: вы сказали другого любящего человека, а нужно сказать — любимого человека. А вот и Соломон Маркович. Вы привозили железо вместо стали номер шесть?

Блюм (вошел). Новое дело… С какой стати? Я… железо? Кто это сказал?

Торская. Это очень важно, и поэтому я запрещаю вам уклоняться от истины.

Блюм. Ну, раз вы запрещаете, так зачем я буду уклоняться. Привозил…

Торская. Вместо стали номер шесть простое железо?

Блюм. Да, простое железо.

Торская. Как же вам не стыдно?

Блюм. Я не виноват. Разве я могу пересмотреть каждый кусочек стали? Выписали сталь, а положили железо. Разве это люди? Это же дикари с острова Бразилии…

Торская. Оказывается, и вас можно надуть…

Блюм. Извините… Разве это называется надуть? Я подойду сзади и ударю вас камнем по голове, так это разве — надуть? А скажите, пожалуйста, почему вас интересует какое-то железо?

Торская. Мы с Иваном Семеновичем затеяли одну конструкцию…

Блюм. Господи, я же знаю, какая у вас конструкция. Так в этой конструкции не нужно никакого железа. И вообще это легкая промышленность, причем тут железо?

Торская. Нам нужно не железо, а сталь, сталь номер шесть!

Блюм. Ну хорошо, хорошо, будет вам сталь номер шесть, только лучше я вам привезу что-нибудь другое… Разный текстиль, и цветы, и разные там кондизделия, ну и, само собою, нашатырный спирт, валерьяновые капли, цианистый калий…

Торская. Вот я вам задам!

Входят Захаров и Забегай.

Забегай. И я прошу вас, Алексей Степанович, вы их построже допросите.

Захаров. Но ведь у тебя нет доказательств.

Забегай. Если бы были доказательства, я бы вас не беспокоил, а прямо в совет командиров. А вы их хорошенько допросите. Масло украли они. Они работают рядом на «кейстоне» и сперли.

Захаров. Что же я могу сделать?

Забегай. Как что сделать? Их нужно в работу взять. Я приказал им прийти сюда.

Захаров. Ну хорошо.

Забегай (кричит в дверь). Эй вы, идите сюда!

Входят Романченко и Синенький. Романченко отвечает на вопросы, а Синенький больше разглядывает кабинет и направляет улыбку то к Вальченко, то к Торской, то к Блюму. Блюм в ответ на его улыбку грозит пальцем.

Захаров. Забегай вот обвиняет вас в краже флакона масла для смазывания станка.

Романченко. Мы украли масло? Чудак какой! Ничего мы не крали.

Забегай. А я говорю — вы взяли.

Романченко. Ну, посуди, Колька, для чего нам твое масло? У нас свое есть.

Забегай. У меня было особенное, дорогое.

Романченко. Ах, особенное? Очень жаль. А где оно у тебя стояло?

Забегай. Да что ты прикидываешься? Где стояло? В станке, в шкафчике.

Романченко. Воображаю, как тебе жалко!

Забегай. Смотри, он еще воображает. Вы на это масло давно зубы точили.

Романченко. Мы и не знали, что оно у тебя есть. Правда же, Ванька, не знали?

Синенький небрежно мотает головой.

Забегай. Вот распустили вы их, Алексей Степанович. Стоит и брешет, не знали. А сколько ты ко мне приставал: дай помазать. Приставали?

Романченко. Ну, приставали…

Забегай. Ну и что же?

Романченко. Ну и что же. Не даешь — и не надо.

Забегай. А сколько раз вы просили Соломона Марковича купить вам такого масла? Чуть не со слезами: купите, купите. Ну, что ты на это скажешь?

Романченко. А что ж тут такого? Просили. Ни с какими слезами только, а просили…

Забегай. А вот уже четыре дня, как не просите и не вякаете. А?

Романченко. И не вякаем. А что ж…

Забегай. А почему это?

Романченко. До каких же пор просить? Не покупает — и не надо. Тебе купил, а нам не покупает. Значит, он к тебе особую симпатию имеет.

Блюм. Ой, какой вредный мальчишка…

Забегай. А мажете вы как?

Романченко. Обыкновенно как.

Забегай. Я уже знаю. Встаете, еще вся коммуна спит — и в цех. Федька мажет, а Ванька на страже стоит. Что — не так?

Романченко. Мажем, как нам удобнее.

Синенький. И ты можешь раньше всех встать и мазать.

Забегай. Вот ироды!

Блюм. Вы такие хорошие мальчики…

Захаров. Убирайтесь вон…

Федька и Ванька салютуют и скрываются. Вальченко, Торская и Блюм смеются. Улыбаются Захаров и Забегай.

Забегай. Ну, что ты будешь с ними делать?

Блюм. Я для вас, товарищ Забегай, куплю еще такого масла. А они пускай уж мажут. Они же влюблены в свой «кейстон».

Собченко (заглядывает в дверь). Алексей Степанович, даю сигнал на совет.

Захаров. Есть сигнал на совет.

Воргунов (входит и располагается на большом диване). Выяснили с маслом, Забегай?

Забегай. С ними выяснишь! Когда вымажут флакон, сами скажут, а теперь ни за что. Им масло жалко. И где они прячут?

Воргунов. Шустрые пацаны. Станок у них: не у каждой барышни такая постель.

Захаров. Согласитесь, Петр Петрович, это новая культура.

Воргунов. Пожалуй, новая…

Забегай. Социалистическая…

Воргунов. Вы думаете?

Забегай. А как же?

Воргунов. Так. Ну, а я еще подумаю.

В коридоре сигнал на совет командиров. Синенький, продолжая играть сигнал, марширует в кабинет. За ним, отбивая шаг, марширует Федька и еще три-четыре пацана одинакового с ними возраста. Кончив этот марш, они вдруг выстраиваются и начинают петь на мотив развода караула из «Кармен». Синенький подыгрывает на своей трубе.

Хор (за сценой).

Папа римский вот-вот-вотСобирается в поход.Видно, шляпа — этот папа:Ожидаем третий год…Туру-туру-туру,Туру-туру, туру,Туру-туру-туру,Туру-туру, туру, туру,Туру-туру-туру.

Воргунов живо аплодирует, мальчики собираются к нему.

Воргунов. Честное слово, хорошо. Вы были на «Кармен»?

Романченко. Аж два раза. И наш оркестр играет. Мы можем еще спеть для вас марш из «Кармен»: Петьки, Федьки, Витьки, Митьки.

Жученко. Эй, вы, музыканты, успокаивайтесь, пока я вас отсюда не попросил…

Романченко. Мы возле вас сядем, товарищ Воргунов. А то наша жизнь плохая: кто чего ни скажет, а Жучок на нас кричит.

Воргунов. Ну что же, садитесь.

Романченко. Вы у нас будете, как дредноут, а мы подводные лодки.

Синенький. Вы знаете как, товарищ Воргунов? Если Жучок будет нападать, вы правым бортом, а если Алексей Степанович — левым бортом.

Воргунов. А вы меня тут нечаянно не взорвете? Подводная лодка, знаете, опасная вещь…

Синенький. Ого! Вот вы сегодня увидите: будет атака подводных лодок — прямо в воздух.

Крейцер. У вас такие серьезные планы, подводные лодки?