Русский Моцартеум - Геннадий Александрович Смолин

Но она перебила меня тут же:

– У меня тоже имеются документы – своеобразная верительная грамота.

– Какая верительная грамота? И от кого?

– От человека, которого уже нет в живых. – Она профессионально осмотрелась, давая понять, что нас могут подслушивать, и перешла на разговор вполголоса: – Человека, который интересовал одновременно вас и меня.

Я сделал вид, что меня это заинтриговало, и некоторое время испытующе смотрел на нее. Наконец решил рискнуть и строго потребовал:

– А ну-ка, назовите настоящее имя этого Анонима.

– Какой смысл называть имена, когда вы знаете, возле какого особняка мы с вами впервые встретились, и помните тот известный инцидент с полицией и вашим, извините, кратковременным арестом.

Ваши рекомендательные письма меня не интересуют. Разумеется, я не сомневаюсь в их надежности: все, что надо, у вас имеется, иначе бы вы не стали уверять меня в существовании этих верительных грамот. Проверить их подлинность я просто не смогу, поскольку вы предоставите мне нужные номера телефонов и людей, которые будут контактировать со мной. А почему вы не продемонстрировали свои бумаги тогда, в предместье Бонна, и устроили для меня спектакль с опознанием?

– Меня строго предупредили, что дело на грани провала. Как это было в прошлый приезд в Бонн связника под видом мюнхенского адвоката Эрики. За ним тут же установили слежку. И ему пришлось срочно ретироваться.

– По моим сведениям, его взяли в Мюнхене и он якобы покончил с собой, – сымпровизировал я и, оказалось, что попал в точку.

С широко открытыми глазами Линда выпалила:

– Откуда вам это известно, герр Ганс?

– Я же профессионал, – поскромничал я.

– Я иду буквально по гробам. Мое появление рядом с особняком чуть не стоило мне жизни.

– Так и я о том же! Вместо конструктивного диалога вы совершаете странные поступки: пытались сдать меня криминальной полиции – и это в то время, когда в известном особняке лежали убитые из оружия для дураков – американского «дерринджера» – две известные в Германии фигуры. Вы в своем особняке под Берлином демонстративно наслаждаетесь произведениями Третьего Рейха при открытых окнах!

– Вы сами виноваты. Ваше поведение под Бонном, в Танненбуше, более чем странное. Я так до конца и не знаю вашей истинной роли в судьбе этой политической пары.

– Прокуратура разбирается, и я, думаю, скоро ее выводы будут известны общественности. – И, презрительно взглянув на Шварцер, я сделал выпад: – Ваши местные неурядицы, фрау Линда, меня не касаются. Я имею особое задание. И я проделал столь долгий путь, чтобы выполнить его и поставить в судьбоносном диалоге логическую точку. Предполагалось, что здесь мне окажут содействие. И я намеревался добиться этого делового партнерства тем или иным способом.

И она оценила мое поведение!

– Своим, извините, неадекватным поведением вы могли бы, герр Ганс, добиться чего-то совсем иного, например смертельного удара в висок, выстрела или просто удавку нунчаками.

На это я и бровью не повел.

Она же полюбопытствовала с чувством превосходства человека, переигравшего соперника по всем статьям:

– Так в чем же цель вашего столь долгого и трудного вояжа?

– Об этом я могу сказать только одному человеку, – ответил я. – Человеку, с которым я должен был встретиться в одном из городов Германии.

– Его имя?

– Не могу назвать. До поры – это тайна.

– Тайна в нашем деле – это закон.

Я заметил, что Линда слегка успокоилась.

– Ну, теперь вы видите: я не самозванка, – весело проговорила она. – Мне многое известно.

– Даже слишком, – резко вставил я.

– Таких, как мы с вами, повсюду подстерегают опасности, – проворковала она и, сделав шаг вперед, положила ладони мне на плечи и сладко улыбнулась. – А если честно, вы можете причинить мне боль, герр Гансвурст? Вы можете ударить меня? Или – убить?

«Молодец фрау Линда, хорошо работает, профессионально», – подумал я, а вслух сказал:

– Да что вы! Я так пленен тайной ваших глаз и магнетизмом вашего облика – просто нет слов, а только восклицательные знаки.

– Вы не знаете, для чего я вам про все это говорю?

– Нет, – сказал я и, замкнув руки на ее спине, притянул ее к себе. – Я слушаю.

– Полегче, Ганс, – пробормотала она. – Мне уже кажется, что весь ваш ум, как у хоккеиста, сконцентрирован на конце клюшки.

– Со мной вам нечего опасаться, – ухмыльнулся я.

Она от души рассмеялась:

– У вас короткая память. А полицейские запросы из Бонна по поводу вашего мафиозного образа жизни во Франкфурте-на-Майне?

– Это совсем другое дело, – отмахнулся я.

– Вы ужасный человек.

– Да, – скромно согласился я.

– А как вы догадались, что я не вызову полицию?

– В нашей профессии нужно уметь рисковать. Я решил, что вам выгоднее пойти на сделку.

– А что бы вы сделали, если б нарвались здесь на засаду?

– Я заранее приготовил правдивый рассказ.

– Я так и поняла. У вас есть что-то от этих мерзких и рациональных янки. У них повсюду только бизнес, только выгода, а расписано все до детали, нюанса. Для полета души, для нравственных порывов просто нет места…

– Возможно. Но на большинство вопросов кримполицаев ответы я заготовил. Пусть не идеальные, но вполне приемлемые. Потом, у меня есть люди, которые наймут для меня лучших адвокатов. Полиции пришлось бы выбрать, кому верить – мне или вам. А потом… потомя бы опять позвонил вам.

– Вы страшная личность, – сказала она. – Пожалуйста, оставьте в покое мои застежки. Я не выношу этого рукоблудия. – Она отстранила мою руку от спины и опустила ее ниже, на свои бедра. – Вот, побалуйтесь пока здесь, скверное создание.

Лишь тонкое белье отделяло мои ладони от жаркого тела Линды Шварцер. Ощущение довольно тревожащее, даже для человека, посвятившего свою судьбу защите национальных интересов страны.

Я прокашлялся и сказал с хрипотцой:

– Вопрос: почему это фрау из высшего общества и пуританских нравов приглашает коварного уголовника Гансвурста в свою лесную усадьбу под Берлином и позволяет ему баловаться своими прелестями, вместо того чтобы просто сдать в криминальную полицию?

Я почувствовал, как она напряглась.

– Не хамите женщине, – ответила она и тут же рассмеялась. – Вы мне нравитесь, Гансвурст. Вы такой самодостаточный, прямой, дитя природы. И вы не строите из себя кого-то другого.

– Гансвурст – всеобщий любимец, согласно народному фольклору, – ухмыльнулся я. – Но на мой вопрос вы не ответили.

– Вы знаете ответ.

– Вы хотите услышать, кто меня нанял, – произнес я. – И вы были уверены, что полиция из меня этого не вытянула бы. Вы умница. Но, как я вам уже говорил, у Гансвурста тоже есть свои принципы.

– До сих пор? – прошептала она, теснее прижимаясь ко мне.

– Не стоит, – ухмыльнулся я. – Все