Русский Моцартеум - Геннадий Александрович Смолин

колбаса и ветчина, вобла… Густо витает причудливая смесь из запахов анаши, алкоголя, крепко заваренного чая, сигарет, сигар, мужского пота, качественного парфюма, еды, медикаментов, сгоревшей свечи, жженой кожи из обивки кресел.

При виде этих пяти добрых русских молодцов я окончательно распрощался с последними иллюзиями, если они и были,

Поскольку меня передали по эстафете, это позволило уже полностью прояснить обстановку. Отныне правила игры изменялись: стало ясно, что шутить никто не собирается, пора было сбросить с себя личину напускной беззаботности и притворной вежливости. Никаких больше обворожительных фрау с длинными ногами, откровенными вырезами и гламурными улыбками. Все это кануло в Лету. Никакой киномишуры, цивилизация осталась за порогом.

Суровая реальность предстала передо мной в лице пяти российских бандюков, готовых к любому развитию событий. Более эффективного средства, чтобы положить конец моим иллюзиям, нельзя было придумать. Мне оставалось только, как Брюсу Ли, расправиться с пятью тренированными громилами, поправить галстук, прическу и выйти на улицу с гордо поднятой головой.

Что ж, я никогда всерьез не предполагал, что подобная операция может увенчаться успехом.

Дверь закрылась, и я застыл перед пятеркой берлинских гангстеров, как партизан на допросе. В ушах зазвенел голос Сансаныча: «Как достичь положительного результата, – целиком и полностью зависит от возможностей агента. Безвыходных положений нет. А в случае успеха никто вопросов задавать не будет. Все понятно?» Да, мне все было понятно – и тогда, и сейчас. В некотором роде наступил миг моего торжества. Я нарушил еще в Бонне производственную дисциплину, занялся импровизацией, ослушался приказа. Чтобы выяснить истину попал сюда. Честно сыграв роль мафиози, позволил себя усыпить и посадить под замок. Живым мне отсюда, скорее всего, не выбраться, точки над «i» я поставил, а значит, невыполненное задание Хантера, а заодно и мое я довел до логической точки.

Я был здесь, а рядом со мной сидели люди, которых не интересовали проблемы моего ведомства, тем более нашей страны. Это были российские пираты XX века, отморозки и подонки со своим кодексом чести и средневековым «домостроем», а потому и вести себя с ними надо было подобающим образом. С достоинством, но корректно. Остальное для такого профессионала, как я, было делом техники.

На диванах, как я уже сказал, полулежали трое: Жорик, Петрович и Степа. Они курили, Жорик «курил косяк». Громыхнула передняя дверь – это вошли Берендей и его напарник, сели за стол.

– С чем пришел? – спросил Степа с лицом запившего на пенсии профессора консерватории.

– С одним из фраерков, наших, – ответил Жорик, еще не взрослый, с лицом Промокашки из фильма «Место встречи изменить нельзя», щупленький, но, согласно лексике братвы, «духовитый», а выражаясь языком лагерного начальства, – «дерзкий беспредельщик».

– Кто такой? Чем живет? Почему здесь?

– Бухло фрицам проваливал, неплохое лавэ поднимал, себя братвой кликал, – заявил Жорик и притушил косяк.

– Братвой! Чалились? – поинтересовался Степа, отхлебнув из кружки какую-то мерзость, похожую на нефть.

– Какое там! Двое имели смешные сроки – за бакланку, у хозяина на общем, в мужиках были, а третий – вот этот – чистый фраер; видать, в институтах учился, комсомолец, сынок маменькин, – доложил Берендей.

– Вот такого бы я раздавил, как гниду, не думая и с удовольствием, – недобро сверкнул глазами Жорик.

– Ну, и как у них, шло? – продолжал пытать Степа.

– Влет! Говорю же, с лавэ там порядок, – ответил Берендей.

– Кайфуешь, значит, волей надышаться не можешь, на деньги воровские наши позарился? – зловеще произнес Степа и так скрипнул зубами, что, казалось, эмаль посыпалась на пол. – Так я не понял, кто тебе, сука, разрешение барыжничать давал?

– А никто, сам, внаглую! – прокомментировал Берендей. – Так мало того, еще и черным оборотку не слабую на толчке дали, менты туда скорых понавызывали…

– Эх, бакланье и есть бакланье, бакланье и фраера, а фрайеров – что? – Степа поднял вверх указательный палец.

– Учить надо! – зловеще процедил сквозь зубы Жорик.

– Верно гутаришь, – согласился Стёпа.

– Фраерок-то не простой, а русский шпиён, трудится на благо своей закордонной родины, – подал голос Берендей.

– Братан, мы политикой не занимаемся, – оборвал Стёпа. – Нас бизнес интересует, лавэ.

– Значит, тебя предупреждали? – сказал Петрович. – Берендея на переговоры посылали – хотели миром решить… А что ж ты, фраерок, ослушался? – При этих словах он швыркнул ноздрей, втягивая с ногтя белый порошок…

– Виноват, пьяный был в стельку – вот и схамил! – попробовал я своей репликой встроиться в их тему.

И понял одно: про свою контору и про себя – ни слова: адресность и подробности только навредят.

– А знаешь, ты мне понравился сразу, – вдруг сказал Степа. – Но мы уже слово дали, деньги за твою душу получили сполна…

– Приготовься принять смерть подобающе, как мужик. Ты же русский?

– Русский, – ответил я.

– Ну, вот и держись, как подобает русаку. Смерть принимай с достоинством. Понял?

– Понял, – кивнул я и кинул им кость: – Ребята, я всех вас уважаю. Помирать так помирать, как говорится, но с музыкой. Приговоренный к казни имеет право на слово.

– Начитанный, блин! – незлобно выругался Степа. – Излагай свою маляву.

– Кто эта самая Линда, которая меня так погано сдала?

– Вопрос сложный и простой. Она нам все про Третий рейх травила. И даже прощение от их фюрера попросила: дескать, зря они на Россию с мечом пошли.

– Ребята, а вы, случаем, никаких военных запчастей или изделий ей не толкали со складов ЗГВ? – Мой голос прозвучал как вопль странника в пустыне.

– Ты ей, видать, здорово насолил, если она тебя сдала, – осклабился в ухмылке Степа и сделал условный знак кому-то.

Один из шок-бойзов зашел сзади, и тут же у меня все качнулось перед глазами – браток огрел меня битой по темечку. И, теряя сознание, я успел услышать Стёпино резюме:

– Вколи ему дозу – пусть покайфует перед смертью в той комнатухе. Много, видать, знает, шпиён…

– А очевидцев, как и провидцев, сжигали раньше на кострах, – пропел злым голосом Жорик.

– Займемся своими делами, – махнул рукой Степа и добавил: – Тащи сюда этих шмар…

То ли дозу мне вкололи небольшую, то ли вообще ничего не вкололи, но я вдруг очнулся. Кажется, от удушья. Попробовал подняться – силы еще были. Путь через дверь мне был отрезан – только в окно.

На улице было светло от всполохов горящего дома, а на дальних подходах споро и по-деловому выходили из спецмашин и джипа полицейские в форме и в штатском с ухватками молодчиков Гестапо и налетчиков одновременно.

Они меня не видели, но я разглядел, как они быстро оценили обстановку и завернули за угол полыхающего дома.

Полицейские и трех шагов не успели сделать, как