Ушедшие в никуда - Марина Лазарева

ему царями Иоанном Алексеевичем и Петром Алексеевичем, сад с плодовыми деревьями, виноградниками, пашенными землями да хоромными строениями. Обратившись к митрополиту Сампсону с просьбой о денежной ссуде, дав ему закладное письмо, получил Василий Кучуков на это благое дело тысячу рублей. Да, видно, не заладилось что-то. То ли размахнулся широко, то ли мыслил узко. Грузом повис у него на сердце долг.

– Сад заложен, земли пашенные, – сетовал он, – а нет дохода от земель. Не могу я отдать долг. Придется, видно, уступить земли. Дарованы они мне царями нашими еще в 1683 году. Жалко мне их, а делать нечего.

– Ну что ж, коль так, – молвил митрополит Сампсон, получив кучуковские земли, – быть на этом месте обители. В самом сердце ее храм поставлю каменный. На примете у меня чудотворная икона Покрова Пресвятой Богородицы, большая, яркая. Поставлю ее в храме. Быть ей хранительницей нового монастыря. По ее имени и зваться он будет – Покровским. Пусть запомнит земля астраханская 1708 год, год рождения нового мужского монастыря.

1808 год

Перед образами горели свечи. Отец Иннокентий, игумен Покровского монастыря, только что закончил вечернюю молитву и собирался писать патриарху письмо с просьбой увеличить поступления из казны на содержание и без того небогатого монастыря. «Угодья у монастыря значительные, – писал он, – но малопригодные для обработки. Аренда на земли дает скудный доход…»

Испросив разрешения, в келью вошли несколько монахов. В нерешительности они толпились у двери:

– Прости, что побеспокоили, отец Иннокентий, но дело серьезное. Что делать будем? Мор кругом. Чума второй год зверствует. Из-за карантина из города никого не выпускают. Людям бежать некуда. Спасаются только в нашем Покровском да в Воскресенско-Болдинском монастырях.

– Храм открыт день и ночь, – угрюмо ответил отец Иннокентий.

– Да, но этого мало. К чудотворной иконе нашей, иконе Покрова Пресвятой Богородицы, денно и нощно люди идут. Многих она исцелила. В народе вера живет, что вблизи стен монастыря болезнь отступает. Посмотри, сколько палаток и шалашей возле монастырских стен.

– Что в городе делается? – спросил отец Иннокентий.

– Стоны кругом, рыдания. Вымирают целые улицы, – ответили монахи.

– Братья в город ходили?

– Да, мертвых убирали.

Отец Иннокентий подошел к окну, задумался.

– Что ж, – глухо произнес он, – жгите монастырский сад и дубовую аллею тоже. Людей будем размещать.

– Чем кормить больных, отец Иннокентий? Монастырских запасов на всех не хватит.

– Как-нибудь прокормим. Где сами, где Епархия поможет, где губернатор.

Под стук топоров, вырубавших замечательный монастырский сад и знаменитую дубовую аллею, потянулись со всех карантинных мест в Покровский монастырь подводы с больными. Пришло время братьям монахам принимать сан братьев милосердия. Более полугода служил Покровский монастырь больницей, чтоб во славу всему испытанному, пережитому и сделанному в августе 1808 года смог астраханский губернатор доложить епархиальному начальству о том, что монастырь полностью очищен от чумы.

Позднее, в 1822 году, присоединили к нему Воскресенско-Болдинский монастырь со всем его имуществом. И стал Покровский монастырь зваться Покрово-Болдинским.

Время властвует в этом мире, подчиняя своим законам жизнь и смерть, память и забвение, смену событий и поколений. Время примиряет и судит.

2003 год

Узкая, прямая дорога, свернув с шоссе, привела меня сквозь неказистые, поросшие камышом дачи к проходной сторожке из крупноблочного кирпича, смотрящей одинаково безразлично на всех приходящих и приезжавших одиноким окном. На ее бледно-пыльном теле выцветшей бирюзой красовалась табличка: «Туберкулезная больница № 1». Перешагнув через металлический трос, служивший воротами, я прошла в глубь больничного парка. Он скрывал за зеленью акаций и тополей забытую, затерянную на отшибе города жизнь – жизнь, с которой некоторые были вынуждены мириться, потому что страдали страшным недугом, жизнь, которую иные не хотели замечать, наивно думая, что далекие беды – не их беды, а значит, никогда их не коснутся. По роду своей службы я жила этой жизнью, к которой невозможно было привыкнуть. Иногда она, эта жизнь, выбирала своей жертвой кого-нибудь из больничного персонала, чтобы еще раз насладиться чьими-то горькими слезами. Однако больничные будни текли своим чередом, делая привычным и трудности, и слезы, и смерти…

Мне навстречу по асфальтовой дорожке шла Римма, главная медсестра больницы. Ее грациозная поступь, выбивавшаяся из-под медицинской шапочки смоляная прядь жестких стриженных волос, мудрый взгляд восточной женщины, всегда вызывали во мне чувство восхищения и уважения к ней. У нее получалось всегда находиться сразу в нескольких местах, она то спешила в аптеку за медикаментами, то давала задания медсестрам, то старалась вовремя отправить анализы по лабораториям.

– Здравствуйте, как хорошо, что я вас встретила, – обратилась она ко мне, – у нас оборудование сломалось. Подайте заявку на ремонт.

– Пойдемте, Римма, посмотрим.

Мы направились к лечебному корпусу, ведя привычные для нас разговоры, которые, по сути, сводились к тому, что в больнице плохо с хлоркой, мылом, медикаментами, марлей, что оборудование работает по двадцать лет, а электрические лампочки в коридорах выкручивают больные. Четырехэтажное здание современной постройки, в котором расположился главный лечебный корпус, смотрело на мир сотней сверкающих на солнце окон. Впрочем, мир замыкался для него полуразрушенным больничным забором, который растаскивали по кирпичику хозяйственные дачники.

Мы прошли по длинному больничному коридору, не один год ждущему ремонта. Заботливые руки медсестер и санитарок давно превратили его в маленький ботанический садик. Стройные фикусы, пальмы, декоративные березки трогательно оживляли грустные взгляды лежащих в переполненных палатах больных.

– Опять мест нет? – поинтересовалась я, увидев стоящую в коридоре кровать.

– Да, – коротко отозвалась Римма.

Человек, лежащий на кровати, отгородился от коридорных сквозняков и взглядов тоненьким байковым одеялом. Я не сразу заметила его высохшее тело в складках постельного белья. Сколько ему осталось жить – день, два, месяц?

К этому трудно привыкнуть. Туберкулез – страшное слово. «Палочка Коха», находясь в защитной капсуле, очень плохо поддается лечению, поражая любой орган. Долгие месяцы, долгие годы, а порой всю жизнь люди ведут с этой коварной болезнью неравную борьбу.

– Вот, – показала мне Римма вышедшую из строя аппаратуру, – завтра две операции, не знаю, что и делать. Хотела сходить к главному, посоветоваться. Может, зайдем вместе?