Темные проемы. Тайные дела - Роберт Эйкман

и нощно работавшие, чтобы одаривать туристов хрупкими безделушками, вонзали огненные сабли в клубящийся сумрак.

Нельзя было представить, что даже этот черный гондольер сможет двигаться дальше с прежней энергией; но, похоже, тот не знал и самого слова «слабость».

– Наш рулевой силен, – отметил Ферн.

– Здесь течение на его стороне, – сказала его спутница. – Здесь борьбе наступает конец.

Ферн уже подметил перемену курса. Впереди простерся протяженный темный берег, совсем как во сне. Но неопределенности более не осталось – то был Литорале, узкий риф, веками оберегаемый и укрепляемый, не допускающий мощные токи Адриатического моря, способные подтопить и размыть венецианский островок. В этой полосе тверди были прорезаны три портала, через которые заходили суда. Впереди, как знал Ферн, – самый северный из трех, пребывающий в стороне от пышных пиров сладостного упадка Порто-ди-Лидо. И теперь стала как никогда ясна конечная их цель – ибо где еще закончиться венецианскому туру, как не у Лидо?

– Мы покидаем Laguna Morta и входим в Laguna Viva[80], – изрекла его проводница.

Ферн не был уверен, что дело обстоит в точности так. Но особого значения это и не имело, потому что затем она произнесла: «Самое время для любви», – и потому что затем, ненадолго, это время взаправду настало.

После стольких неумолимых, смертных лет греза Ферна оказалась более чем правдива. Он, Ферн, не ошибся в своей вере в нее – весь остальной мир заблуждался.

Небо из лилового стало совершенно черным, свет звезд померк, сияющая лагуна стала подобна ночному океану. На все это черный гондольер, должно быть, смотрел сверху вниз – теперь, когда течение помогало ему, он мог позволить себе отдохновение и любование, – но Ферну до него и его чувств, по правде, не было никакого дела. Жизнь стала вереницей мгновений, в которой и прошлое, и будущее отслоились от настоящего. Сколько времени отсчитали стрелки часов – Ферн так и не узнал, так как, взглянув на циферблат несколько позже, обнаружил, что они встали.

IV

Шевельнувшись впервые за долгое время, он ощутил, что довольно сильный бриз раскачивает маленькое суденышко.

Ферн выпрямился и огляделся. Появились довольно большие волны, а скудный свет на северном крепостном краю Лидо виднелся уже не впереди, а позади слева. Иллюминация прогулочных променадов полностью скрылась из виду – как Ферн с ужасом осознал, Лидо с его увеселениями остался в прошлом во всех смыслах. Где-то именно в этом районе, на празднике Феста Делла Сенса[81], дож на носу «Буцентавра», красивейшего корабля мира, ежегодно обручался с морской стихией. Ферн изумился – его собственный причудливый брак, оказывается, достиг пика в столь значимом месте. Он сверился с часами вновь.

После Ферн резко обернулся, впервые захотев рассмотреть рулевого получше. Шок заставил его припасть на колени – ибо у руля гондолы никто не стоял. Лодка, подчиненная произволу волн, уносилась все дальше в открытое море. Ферну пришло в голову, что, хотя в Средиземном море, как говорят, бывают только небольшие приливы или вовсе никаких, все же само выражение Laguna Morta относилось к областям, уходящим под воду лишь при высоких приливах; а ныне Лагуна пустела, извергая воды в узкий шлюз впереди.

Когда Ферн впервые пришел в себя после долгих плотских утех, он оставил спутницу упокоенной в черных одеждах – податливую, миниатюрную, беззвучную. Обернувшись в ту сторону, где ей надлежало лежать, он задумался о том, что сказать ей в первую очередь. Казалось неправильным – после всего того, что было между ними, пробуждать ее вестью о надвигающейся опасности. Его ужаснуло предположение, что гондольер – сильный, но не всесильный, а, в сущности, самый обычный, смертный человек – поскользнулся и рухнул в воду, пока они дремали в объятьях друг у друга. Ферн осторожно протянул руку, отбросил с ее лица черную ткань – и его крик встревоженной птицей запорхал над волнами. Капор красовался на выбеленном временем черепе – а черным плащом были укрыты человеческие кости без клочка плоти.

V

У Порто-ди-Лидо, главного входа в гавань Венеции, два долгих каменных волнореза вдавались далеко в море. У Ферна не вставал вопрос о том, что разразилась буря, или в принципе – о каких-либо значительных изменениях погоды. Все перемены вызваны были единственно тем, что более-менее неподвижный до поры, стоячий и мертвый бассейн вдруг обернулся живым, непредсказуемым водоворотом. Даже этот ветер, встревоживший Ферна, был самым обычным бризом, знакомым всякому, кто хоть раз оказывался в открытых водах. Таким образом, между волнорезами Порто-ди-Лидо суда входили и выходили в изрядном количестве – едва ли замечая стремительный отлив, который для одной гондолы был равен погибели.

На самом деле мимо Ферна прошло не меньше четырех встречных кораблей; два судна обогнали его. Они проходили едва ли не вплотную к его неуправляемой скорлупке, но его дикие крики остались неуслышанными, и никто не увидел, как он отчаянно размахивает руками, – столь черна была ночь, еще черней была его гондола в угоду тому глупому указу 1562 года[82]. Проплывающие между длинными волнорезами суда являлись очевиднейшей угрозой для крохотного суденышка, поэтому вероятность того, что гондола не будет раздавлена, а просто затонет, Ферн всерьез не рассматривал – пока море не подступило к нему вплотную.

Он съежился на самом носу лодки, подальше от ужасной истлевшей суженой; присел на корточки прямо перед высоким железным набалдашником, именуемым «ферро». Массивный гребень утянет гондолу на дно в два счета – а рано или поздно этот роковой момент настанет.

На самом конце левого волнореза Сан-Эразмо – более короткого из двух, – Ферн смог разобрать огромное граффити, намалеванное сторонниками старой итальянской диктатуры. Надпись никто так и не удосужился закрасить – располагалась она в слишком уж неудобном месте, а может, были и какие-то другие причины. Смысл ее сводился к следующему: лучше жить один день как лев, чем сто лет – как осел.

И весь мир для Ферна сжался до волнореза Лидо – и бурной ночной Адриатики где-то за ним. Гондолу несло вперед, точно опавший лист по мельничному стоку.

Так Ферн остался верен своему решению покинуть Венецию до завтрашней ночи.

Растревоженная пыль

За время моей работы сотрудником по особым поручениям Фонда исторических сооружений я неизбежно сталкивался со многими странными и неожиданными вещами в разных областях; но, насколько могу вспомнить, я до сих пор не сталкивался с чем-то, что, как можно было бы подумать, включало в себя элемент паранормального.

Поскольку интерес к паранормальным явлениям, по-видимому, неуклонно растет – и это, пожалуй, видный симптом