Дочь адмирала - Виктория Федорова

А тебе, Виктория, моей дорогой доченьке, могу сказать лишь одно: мне бесконечно жаль, что моя любовь к Зое причинила тебе столько горя и страданий.

Я любил тебя, Зоя, люблю до сих пор и храню в душе воспоминания о том коротком годе, когда мы были вместе.

Джексон.

Не в силах сдержать рыданий, я повалилась на колени мамули. Он назвал меня своей дорогой доченькой!

Мамуля сильно толкнула меня в бок.

— Сядь нормально, Вика, и возьми себя в руки. За нами ведь могут следить.

Я села, но слез сдержать не смогла. «Моя дорогая доченька». Наконец-то и я стала настоящей дочерью, и у меня есть папочка, и больше нет надобности его выдумывать. Меня переполняли счастье и гордость. Три слова: «Моя дорогая доченька» — унесли с собой двадцать семь лет позора.

В тот вечер, еще не оправившись как следует от потрясения, я написала свое первое письмо отцу, чтобы мамуля взяла его с собой, возвращаясь на следующий день в Москву.

Здравствуй, мой дорогой!

Я и вправду не знаю, как называть тебя, но я подумала, раз ты назвал меня в своем письме дочерью, значит, я могу называть тебя отцом. Сегодня в моей жизни произошло самое прекрасное и неожиданное событие. Наконец-то нам помогли найти друг друга.

Я мечтала об этом всю жизнь и подсознательно всегда верила, что придет день, когда мы встретимся.

Мне было пятнадцать или шестнадцать лет, когда мама мне все рассказала, и я засыпала ее вопросами. Он красивый? Высокий? Добрый? И так далее. Для меня, как и для всякой девочки, было важно, чтобы мои мама и папа были самыми красивыми и добрыми людьми на свете. Наверно, Ирина рассказала тебе, при каких трагических обстоятельствах я на многие годы лишилась матери. Я жила в Казахстане с маминой сестрой и была уверена, что она моя мать, потому что никто и словом не обмолвился о моей настоящей матери. Ведь ее приговорили к двадцати пяти годам тюремного заключения, и никто не надеялся, что она когда-нибудь выйдет на свободу. Но она выстояла и выдержала все лишения. Она вернулась и взяла меня к себе. Она целиком посвятила себя мне и своей работе. Но, наверное, она сама расскажет тебе о себе.

Мой дорогой папа! Я сейчас далеко от Москвы, в маленьком молдавском городке, где снимаюсь в новом фильме и играю в нем главную женскую роль. Скорее всего, Ирина рассказала тебе подробно о моей жизни.

Мне бы так о многом хотелось написать тебе, рассказать все о моей жизни, но из-за всего случившегося — из-за того, что я нашла тебя, причем так неожиданно, — я никак не могу собраться с мыслями. Все эти годы я ждала какой-нибудь весточки от тебя. Хоть нескольких слов. И вот наконец дождалась. Конечно, настоящее счастье придет ко мне, если я увижу тебя. Я представляю себе, как мы сидим все вместе — только мы трое и никого больше — и говорим, говорим, говорим. Ведь нам так о многом надо поговорить.

Ума не приложу, возможна ли такая встреча, но, когда мама вернется в Москву, она подумает об этом.

Я уже почти десять лет снимаюсь в кино. Та моя фотография, которую прислала тебе Ирина, тоже из фильма. Но в то время я не очень-то хотела стать актрисой. Вообще-то я мечтала стать врачом-психиатром. Узнав об этом, мама пришла в ужас. С присущим ей чувством юмора она сказала: «Хорошо, ты будешь врачом-психиатром, но твоим пациентом станет в таком случае твоя мать».

Так вот, актрисой я стала. Я сыграла очень хорошую роль в картине «Двое» (другое ее название «Баллада о любви»). Этот фильм купили многие страны, и одна из его премьер состоялась в Сан-Франциско. В глубине души я надеялась, что ты посмотришь эту картину и узнаешь во мне свою дочь.

Что еще? У меня был друг, киносценарист.

Наверно, Ирина Керк говорила тебе, что он сильно пьет. Ему пятьдесят три года. Ради мамы и ради тебя я порвала с ним и бросила пить.

Скоро мама улетает в Москву, у меня остались буквально считанные минуты, чтобы докончить письмо. Я понимаю, что оно получилось сумбурное, но надеюсь, ты поймешь мое теперешнее состояние.

Спасибо за фотографии, которые ты мне прислал, — я, конечно же, сразу тебя узнала. Мне очень жаль, что я не могу послать тебе отсюда какую-нибудь фотографию, у меня нет их с собой, но в Москве мама вложит снимок в это письмо.

Желаю тебе счастья, здоровья, многих лет жизни и всего самого хорошего. Нежно целую тебя.

Твоя дочь, Виктория.

Я отдала письмо мамуле. Наутро перед ее отъездом я перечитала письмо отца и еще раз посмотрела его фотографии. Мучительно больно было отдавать их мамуле, но я понимала, что не могу оставить их при себе в гостинице, где их могут обнаружить.

Я вернулась в Москву в полной уверенности, что меня ждет новое письмо от отца. Но письма не было. Поначалу очень расстроившись, я потом постаралась успокоить себя. Ведешь себя как ребенок, сказала я себе. Ведь получила же ты от него письмо, и он назвал тебя своей доченькой. Это письмо перевернуло твой мир, но это отнюдь не означает, что перевернулся мир, в котором ты живешь. Письма из-за границы по-прежнему идут очень долго. Вероятно, он написал тебе не одно письмо после того первого, но пройдет немало времени, прежде чем ты их получишь. Ирине потребуется уйма усилий, чтобы найти людей, направляющихся в Москву, которым можно доверять.

Однако время шло, писем больше не приходило, и мало-помалу я пришла к убеждению, что то письмо было единственным и последним. Мой отец выполнил свой долг и на этом успокоился. Мамуля всячески старалась утешить меня, говорила, что он мог умереть за это время. Я категорически отвергала этот довод. Уж лучше другой: он просто больше не хочет писать мне.

Как я и предполагала, вновь появился Коля, и в том состоянии страха и душевной нестабильности, в каком я пребывала, я опять кинулась к нему за помощью. Что было абсолютно пустым номером. Коля тут же обрушился на меня.

— Сколько можно талдычить о своем папочке? Папочка такой, папочка сякой, противно слушать. Лучше бы побольше внимания уделяла мне. По крайней мере я тут, при тебе. Старику, видать, плевать на тебя с высокой колокольни. Подумаешь, написал письмо! Одно-единственное письмо!

Я бросилась на него, готовая расцарапать его лицо ногтями, и он в ужасе отпрянул Впервые я увидела в его глазах страх. Я выставила его из квартиры, строго-настрого запретив показываться мне на глаза. Наверно, он наконец понял, что на этот раз я не пущу его обратно. Во всяком случае, больше он мне не звонил.

Новый, 1974-й, год я встретила без Коли и без возлияний, в уверенности, что со дня на день получу письмо от отца.

Но миновала зима, пришла весна, наступило лето, и ничего не изменилось. Ни одного письма, ни одного телефонного звонка от Ирины Керк. Неужели она утратила ко мне интерес? Помнит ли меня отец? И жив ли он?