Земля-Игра - Юрий Бор

– не на шутку разъярился поэт, – смешно ему, видите ли. Не нравится мои стихи? Но почему же ты сам ничего не напишешь? Ты не нашего десятка, вот и смеёшься над речами бедных поэтов. Если бы я возлежал рядом с тобой, уже б давно заткнул твою блеялку. Хорош фрукт – сам ничего не может, а ещё смеет издеваться над другими!

Право, меня нелегко рассердить, но в мягком мясе черви заводятся. Пусть я хлебом сыт не буду, если я не сдерживаюсь только ради нашего господина, а то бы я тебе сейчас всыпал. Но все равно, я с тобой ещё повстречаюсь, луковица ты волосатая! Попадись только мне на зубок! Или я себя не знаю, или ты потеряешь охоту насмехаться. Ну, чего ты на меня уставился, как коза на горох?

– Ну полно вам ссориться, перестаньте лучше по-хорошему, – постарался примирить «горячих финских парней» хозяин, – а ты, Флавий, не принимай во зло слова Помпилиуса. Строгая, но беззлобная критика не яд, а лекарство.

– Ты-то, господин, как всегда, проявляешь свою святую доброту, – не согласился с этим утверждением обиженный поэт, – но есть некоторые люди, наглость которых невозможно переносить!

Не лекарство слова его, а стрелы ядовитые. И хотя раны, нанесённые словами, бескровны, но след их очень глубок. И лучшее средство отразить стрелы слов – это пустить в ответ такие же. Ядовитое оружие языка страшится только одного – противоядия, содержащегося в языке другого. Только так можно смирить раздражение опечаленной души.

Если же, в силу необходимости, пришлось смолчать, то подобное молчание только растравляет раны. Ведь волны страдания, поднявшиеся от слов, разгуливаются ещё сильнее, если они не могут освободиться от пены.

– Да что тут такого, если я по вполне естественным причинам обругал его? – также не захотел признавать свою вину оппонент, – что в том, если мы иной раз браним какую-нибудь часть человеческого тела, ногу, например, или горло, или даже голову, когда она слишком часто болит? Разве есть моя вина в том, что некоторые стихи поэтам лучше было сохранять для своего внутреннего употребления?

– Ну все, хватит! – потерял, наконец, терпение хозяин, – а ну замолчите оба, не то станете моими врагами, – и, ставя точку в их перебранке, сменил тему разговора, повернувшись в сторону вновь прибывших гостей.

– Эрик, друг мой, я рад снова тебя видеть, но представь мне своих спутников. Со многими из них я раньше не встречался.

Гном принялся по очереди представлять героев. При каждом новом имени и титуле Марк Амбибул приветственно поднимал руку и молча кивал. Только когда его знакомили с Мариной, многозначительно прокомментировал: «А, та самая».

Когда процесс представления был закончен, он некоторое время молчал, а затем задумчиво, как бы обращаясь сам к себе, произнёс:

– Хотел бы я знать, что ж это за миссия такая, что под твою руку благородные владетели Эрафии пошли? – а затем, встряхнув головой, словно отбрасывая прочь свои мысли, добавил, – но сейчас давайте приступим к обеду, а о делах поговорим после. Таков закон трапезы.

Прокуратор хлопнул в ладоши и тот же час входные двери распахнулись, и в зал было внесено огромное блюдо, на котором лежал изрядной величины кабан с шапкой на голове, державший в зубах две корзиночки из пальмовых веток: одну с оливками, а другую с финиками. Вокруг кабана лежали, как будто присосавшись к вымени, молочные поросята.

Но это было не все. Три мальчика в белых подпоясанных туниках завели трёх белых свиней в намордниках и с колокольчиками на шее, один из них объявил, что это – двухлетка, трёхлетка и шестилетка.

– Которую из них вы хотите сейчас увидеть на столе? – обратился хозяин к гостям, но, не дожидаясь ответа, велел вызвать  повара и приказал заколоть самую крупную.

– Ты из которой декурии? – повысив голос, спросил он у повара, который комплекцией и статью больше походил на борца-тяжеловеса, чем на работника кулинарии.

– Из сороковой, – ответил ему верзила.

– Смотри же, хорошо приготовь её. А не то я тебя в декурию посыльных разжалую.

Повар удалился, а прокуратор обратился к гостям.

– Пейте пока вино, чтобы скрасить ожидание. Если оно вам не нравится, я прикажу, чтобы переменили, а вас прошу придать ему вкус своею беседой.

Он хлопнул в ладоши, и по этому знаку в зале опять появились мальчики, но на этот раз с амфорами вина в руках. Двое поставили свои кувшины на стол, а третий принялся обходить стол, разливая содержимое в кубки гостей.

В это время произошёл один досадный инцидент. Когда мальчик приблизился к Марку Амбибулу, тот, притянув к себе подростка, принялся взасос его целовать.

Подобные действия вызвали шумное негодование лежащей рядом с ним женщины. Судя по роскошному наряду, а одета она была в такую же красную, как у прокуратора, накидку, из-под которой выглядывала подпоясанная жёлтым кушаком вишнёвая туника, это была его жена.

Женщина закатила форменную истерику, называя мужа отбросом и срамником, а в конце даже обозвала его собакой, доведя этим чуть ли не до слез.

– Лукерция, – ответил тот расстроенным голосом, прошу тебя во имя твоего благоденствия, плюнь мне в лицо, если я что недолжное сделал. Я поцеловал славного мальчика не за красоту его, а потому, что он усерден: десятичный счёт знает, читает свободно, не по складам, и за свои деньги купил себе кресло и два горшочка. И вообще отчаянно способный малый. Он бы по всем статьям вышел, но будь у него двух изъянов: он обрезан и во сне храпит.

Разве не стоит он моей ласки? А ты не позволяешь. Что тебе померещилось, фря надутая?

– Ты не права, Лукерция, – поддержал хозяина один из гостей, высокий статный мужчина с аккуратно подстриженной бородкой, – а если бы мальчик и приглянулся мужу? Что же из того?

– А хотя бы то, что юношам неприятны могут быть ласки для них не предназначенные, что ответишь ты на это, Сервий? – агрессивно отпарировала женщина.

– Если мне позволено будет, я расскажу одну историю, в которой я был участником и которая напрочь опровергнет твои слова, – возразил ей мужчина.

Да, Сервий, прошу тебя, сделай мне удовольствие, поведай, что с тобой приключилось? – обрадованный поддержке, попросил того хозяин.

– Что ж, расскажу, коль ты не против, хоть и побаиваюсь гостей твоих, ещё засмеют.