Перебирая старые блокноты - Леонард Гендлин

Я постараюсь рассказать о Высоцком — художнике, о его исканиях и тернистом пути…

В нашем московском доме на Мосфильмовской улице часто бывал Василий Шукшин — писатель, артист, режиссер. В марте 1962 гола он привел к нам студента Школы-студии Художественного театра Владимира Высоцкого.

Я только что закончил работу над сценарием документального фильма «Ровесники», который собирался предложить Центральной студии документальных фильмов. Мои гости выразили желание послушать сценарий. Мне хотелось языком кино рассказать о вчерашних студентах: актерах, режиссерах — будущих кинематографистах. В сценарии был поднят актуальнейший вопрос, почему актеры в театре и в кино так поздно начинают свою творческую жизнь.

Я наблюдал за Высоцким, он внимательно слушал, на его подвижном лице отражались тончайшие нюансы. Заинтересовавшись, Володя спросил:

— Кто собирается в вашем фильме читать дикторский текст?

Сказал, что на Студии имеется штатный диктор Л. И. Хмара, но, поскольку сценарий еще не утвержден, об этом пока трудно говорить.

Мы вместе провели два часа. Шукшин и Высоцкий с любопытством рассматривали книги, картины, иконы, автографы. Прощаясь, Володя спросил:

— Когда можно будет еще раз к вам придти? Я непременно должен прочитать книгу Никольского «Тургенев и Достоевский» (История одной вражды) и трехтомник Достоевского «Дневник Писателя».

— Запишите номер телефона, заранее позвоните и приходите, когда выкроите свободное время.

Высоцкий улыбнулся. Очевидно, он был рад состоявшемуся знакомству. За два месяца он перечитал всю имеющуюся литературу о Достоевском. Увидев его ненасытность, я принес папки с вырезками из газет и журналов за сто лет, которые мне подарил архангельский адвокат Колотилов.

Вряд ли ошибусь, если скажу, что Федор Михайлович Достоевский указал Владимиру Высоцкому путь к христианству, к той глубокой вере, которую он пронес до конца своего восхождения на Олимп.

В тот вечер, когда он закончил просматривать материалы о Достоевском, мы долго бродили по старому Нескучному саду. Приближалась осень. Под ногами шелестели желтые листья. К земле склоняли свои головы березки.

Высоцкий рассказал о слышанной в детстве легенде о том, что еще до появления первого человека существовал некий идеальный прачеловек, оставивший в природе частицу своей лучезарности, которая при сотворении рода людского пошла в дело как важнейший строительный материал. Именно отсюда стремление человека к добру, к правде, его врожденное нравственное чувство, вообще, все лучшее в нем, так тесно соседствующее с животными, разрушительными инстинктами. Вот эту «лучезарность», в самом чистом виде, все нетленные нравственные ценности и олицетворяет для него Христос, как символ веры.

Володя боялся, как я отнесусь к его сокровенным мыслям. Проповедь добра представлялась ему куда важнее проповеди разума.

— Ведь так думал Федор Михайлович Достоевский! — проговорил я взволнованно.

— Я счастлив, что вы мне это сказали! — радостно воскликнул Высоцкий.

Полтора года сценарий мариновался на Студии, никто из режиссеров не хотел браться за постановку короткометражного фильма. Случайно сценарий попал к Е. И. Свиловой[109], вдове классика документального кино Дзиги Вертова (Кауфмана)[110], Она была сорежиссером и ассистентом по монтажу при создании лучших его фильмов. К моей великой радости Елизавета Игнатьевна согласилась снять трехчастную ленту. Благодаря ее настойчивости, Студия подписала договор, и картину запустили в производство. После утверждения режиссерского сценария была создана съемочная группа. Свилова работала быстро и четко, весь материал отсняли за сорок дней и сразу же приступили к монтажу. Нам срочно понадобился диктор, оказалось, что «штатный» Хмара загружен до предела.

Актеры всех рангов охотно соглашаются читать в фильмах любой, даже самый топорный текст. Ассистент Свиловой предложил несколько кандидатур, известных драматических артистов, среди ко-горых были только народные и заслуженные. После небольшой паузы Е.И. сказала:

— На Арбате я встретила диктора Всесоюзного радио Юрия Левитана[111], рассказала ему о наших муках, просила выручить, он согласился читать только ночью, но в третью смену я не люблю работать, не те годы.

И тут я вспомнил о Владимире Высоцком. Свилова недоверчиво на меня посмотрела.

С молодыми, начинающими актерами одна морока, — проговорила она, поморщившись. — Но если вы настаиваете, давайте попробуем, имейте в виду, что на дополнительные репетиции у нас нет времени, у меня «горит» путевка в Кисловодск.

На машине помчался в Школу-студию МХАТ. Руководитель курса, народный артист СССР, профессор Массальский[112] после недолгого колебания вызвал Высоцкого. Артист не успел переодеться, он был в гриме и в рыцарских доспехах.

Как правило, — сказал Павел Владимирович, — мы не разрешаем нашим студентам сниматься в кино. Но поскольку картина документальная и повествует о молодых актерах, мы не станем возражать. Уверен, что Володя не подведет.

Через пятнадцать минут мы были на Студии. Режиссер попросила Высоцкого прочитать две страницы текста, потом сделали пробу, записали голос. Властная и неподкупная Свилова осталась довольна, голос Высоцкого ей понравился.

— Володя, — сказала она, — для диктора рабочая смена с перерывами шесть часов. Как вы считаете, за три смены мы сумеем записать три части?

Глаза у Высоцкого заблестели, он с хитринкой ответил:

— Меня не надо торопить, единственное, что мне нужно, это крепкий чай с лимоном и если у вас все готово, можем начать работу.

Съемочная группа падала от усталости, за семь с половиной часов студент театральной школы B. C. Высоцкий мастерски, на самом высоком профессиональном уровне прочитал весь текст. Счастливая Свилова поцеловала Володю:

— Впервые в жизни я встретила актера, который без предварительного ознакомления со сценарием и без единой репетиции безукоризненно справился с таким сложным заданием. Вы заслужили премию. Мы оформим вам три смены и три репетиции.

Счастливый артист покраснел:

— Я буду вам благодарен, если вы скажете несколько слов моему мастеру, профессору Массальскому.

И так всегда — и в большом, и в малом, прямо, отчетливо, «не взирая на лица», без малейшего желания позолотить пилюлю. Бесспорно, он имел право сказать в конце жизни: «Слов неправды говорить и петь мне не приходилось…» Так он жил, думал не о счастье, а о правде, все отдал творчеству, сделал свою жизнь искусством, оставил нам свою поэзию. Ведь это же и есть сила искусства — превратить материал своей жизни в видение, доступное всем и всех волнующее. Прекрасны непреходящей, истинно человеческой красотой душа и сердце гениального поэта, его восприимчивость к бедам и радостям жизни, его сочувственная готовность разделить горе и страдание человека.