Перебирая старые блокноты - Леонард Гендлин

— Как-то зашла я в продуктовый магазин, — проговорила она, — где меня все хорошо знали. С трудом выстояла громадную очередь. Но карточкам давали селедку и крупу. Продавцы, словно сговорившись, хранили ледяное молчание. Даже эти усталые женщины, которые никогда не читали моих стихов, твердо уверовали в то, что я — лютый враг. В поликлинике меня не хотел принять лечащий врач, в аптеке — отказались выдать лекарство, оптик не отдал заказанные и оплаченные очки…

Я передал А.А. приглашение от мамы погостить у нас. Накануне огьезда зашел попрощаться. Ахматова попросила передать Е. С. Булгаковой две папки с ее стихами.

— Помните, — сказала она, — только Елене Сергеевне в руки и никому другому. Буду вам очень обязана, прошу сразу же мне позвонить по телефону.

Зимой 1948 года А. Я. Таиров пригласил Ахматову в Камерный театр на «Мадам Бовари». После спектакля Александр Яковлевич попросил Ахматову зайти в артистическую комнату Коонен.

— На «Мадам Бовари» я шла с некоторым предубеждением, — призналась А.А. — В театр я хожу редко, не могу привыкнуть к его условности. Кинематограф также не люблю. Кругом одна фальшь — болезнь нашего века. Но то, что мне довелось увидеть, не входит в рамки обыкновенного театра. Спектакль «Мадам Бовари» — больше, чем волшебство, это самая высокая романтика.

Не успев снять грим, Алиса Коонен порывисто встала, подошла к Ахматовой, обняла ее и поцеловала.

— Я так благодарна вам за эти слова, милая Анна Андреевна, — волнуясь, проговорила Коонен. — Позвольте пригласить вас к нам на ужин. Мы живем здесь же, в помещении Камерного театра.

Ахматова растерялась.

Коонен и Таиров сделали все, чтобы согреть Поэта.

А.А. медленно оттаивала. В этом доме она почувствовала себя свободной и раскованной. Возбужденная от выпитого вина, она с радостью надписывала свои книги талантливым Мастерам Великого Русского Театра. А потом Ахматова читала свои стихи — и это было великолепно.

А.А. подарила Коонен машинописный экземпляр поэмы «Реквием».

— С этими стихами обращайтесь осторожно. К сожалению, для них не наступило время и неведомо, когда оно придет, — сказала она, прощаясь.

— Надеюсь, что это не последняя наша встреча, — взволнованно проговорила Алиса Георгиевна Коонен.

Через всю жизнь А.А. проходит облик Пушкина. Ему отдала она многие часы своих раздумий.

Ахматова не была страстным коллекционером, она была одержимым исследователем и где-то первооткрывателем бурной жизни и неувядаемого творчества мятущегося поэта. С особенной тщательностью А.А. знакомилась с рукописями, автографами, рисунками и эпистолярным наследием великого художника. Крупнейшие пушкинисты России с большим уважением отзывались о поисках и находках Ахматовой, о ее тактичности и предельной честности.

В ночь с 25 на 26 августа 1958 А.А. записывает в тетрадь: «Как ни странно, я принадлежу к тем пушкинистам, которые считают, что тема семейной трагедии Пушкина не должна обсуждаться. Сделав ее запретной, мы, несомненно, исполнили бы волю поэта…» Поэт оберегает поэта. Какая высокая гражданственность! Немногие литераторы способны на такое бережное отношение к писательскому наследию.

Для А.А. я приобрел комплект газеты (еженедельник) «Молва» за 1836 год (издатель — Н. И. Надеждин). Прочитав в февральском номере статью Белинского, который словесной бранью высек Пушкина за его прекрасные сказки, А.А. закипела от негодования.

— И такого человека, — глухо проговорила Ахматова, — возвели в ранг первого критика российского государства. Не могу понять, откуда у людей берется столько желчи. Мне больно и стыдно, что этот «неистовый Виссарион» осмелился поднять руку на самого большого Поэта России.

Сентябрьский отпуск 1959 года я провел в Комарово. Осень была на редкость теплая и беззвездная. С Ахматовой виделся почти ежедневно. Она заметно одряхлела, стала тучной и малоподвижной.

— Скоро совсем разучусь ходить, — жаловалась она. — Все время ощущаю нестерпимую боль в ногах.

В своем домике-«будке» она целые дни проводила за письменным столом, или же писала, удобно устроившись на кушетке. Увлекаясь работой, часто забывала пообедать. По вечерам мы совершали небольшие прогулки. Врачи велели ей непременно ходить. В старости А.А. любила вспоминать, возвращалась к юности, акмеизму, поэтической молодости и незаметно возвращалась к Пушкину.

— Моя любовь к Александру Сергеевичу никогда не остынет. Чем больше я его перечитываю, тем больше познаю его характер и страстность натуры. Вот кто был непримиримым к фальши. Уверена, что и для последующих поколений он останется таким же недосягаемым.

Потом заговорила о Наталье Николаевне Гончаровой, говорила резко и осуждающе:

— Пушкин все сделал для того, чтобы спасти репутацию жены. Его завещание хранить ее честь было свято выполнено. Он не был таким наивным и робким, как об этом пишут многочисленные пушкинисты. Александр Сергеевич хорошо знал жизнь высшего света и о многом, конечно, догадывался.

А.А. подарила мне машинописную копию с правками и примечаниями исследования «Гибель Пушкина», первоначальное название «Пушкин и старшие».

В один из вечеров Ахматова сказала:

— Пушкин опередил сверстников на века. Я, кажется, повторяюсь.

В Комарове приехали отдыхать Лиля Брик и ее муж Василий Катанян.

— С Маяковским я была шляпочно знакома, — без тени радости сказала А.А. — А вы знаете, что Владимир Владимирович прекрасно знал русскую поэзию, предпочтение он отдавал Блоку, который многие годы был для него кумиром. Маяковский обладал феноменальной памятью. Мне говорили, что он часто декламировал у друзей мои стихи. Бесспорно, человек он талантливый, но, очевидно, не по своей воле, постучался не в те двери. Все мы в этом мире грешны и мазаны одной краской. Мне жаль, что у Маяковского так печально сложился парижский роман с Татьяной Яковлевой.

За ужином А.А. снова вернулась к Маяковскому:

— А вот к Лиле Юрьевне отношусь без должного уважения. Вся жизнь у нее построена на коммерции. Насколько мне известно, Брик довольно часто высмеивала В.В., издевалась и раздражала его. — И совсем гневно: — Какое она имела право публиковать в томе «Литературного наследства» его личные, интимные письма к ней, Я не люблю копаться в грязном белье, мне больно за лжелюдей. Как-то Лиля Брик прислала мне главы своих воспоминаний. Не прочитав, сославшись на занятость, отправила их обратно…

Накануне моего отъезда А.А. изъявила желание пойти в знаменитый ресторан «Медведь». За столом Ахматова продолжала вспоминать.