Интерконтинентальный мост - Юрий Рытхэу

Френсис и Иван Теин сидели рядом в креслах.

Девушка была благодарна ему, и так хотелось сказать об этом… Но как? Она лишь несколько раз ласково посмотрела на Теина. А сам Иван Теин в свою очередь чувствовал в душе беспокойство и удивлялся растущей нежности.

Может быть, он все-таки не прав, будучи таким суровым к чувству молодых? Кто может судить любовь, кроме тех, кто сам вовлечен в это чувство, кроме тех, кто любит? Да, нет ничего прекраснее любви, этого ослепительного утра, солнечного вечного утра жизни, кажущегося неповторимым, единственным. Это такое удивительное озарение, такая музыка души, которую вот уже тысячелетия сотни поэтов на сотнях языков и наречий пытаются выразить словом…

Когда вертостат опустился на как бы обрубленное полотно дороги и гости и хозяева вышли, то, прежде чем они подошли к краю незавершенной дороги, их остановила охрана. Пришлось помощникам начальника Американской администрации вмешаться и назвать поименно каждого, чтобы они получили доступ к той части дороги, которая как бы уже нависала над водами Берингова пролива. Видимо, Хью Дуглас привез сюда советских гостей специально для того, чтобы продемонстрировать, как здесь поставлена охрана строящихся объектов.

День клонился к концу, и поднявшийся вертостат взял курс прямо на пролив, на «Рокуэлл Кент».

— Я предлагаю вам отдохнуть на лайнере, — предложил Хью Дуглас. — Каждому из вас приготовлена первоклассная каюта. Сегодня вечером в музыкальном салоне будет, играть знаменитый японский скрипач. Желающие могут потанцевать, посмотреть кинофильмы прошлого века.

Метелица посоветовал своим помощникам принять предложение.

— А мы с Иваном Теином полетим в бухту Провидения.

Прежде чем взойти на вертостат, Иван Теин подошел к Френсис и тепло попрощался с ней.

— Я надеюсь увидеть вас на фестивале в Уэлене.

— Я обязательно приеду, — сказала Френсис.

На этот раз она не отвела взгляда, твердо и долго смотрела в глаза отцу Петра-Амаи.

Полет от «Рокуэлла Кента» до бухты Провидения занял около получаса.

Солнце стояло низко за горами, и вся видимая часть северного угла Тихого океана была в тени. Высокие берега фиордового выступа Чукотского полуострова нависали над спокойными в эту пору водами Берингова пролива. Медленно и плавно приближался мыс Столетия, обозначалась Пловерская коса, а левее, удлиненная собственной тенью далеко в море простиралась старая Унээнкская коса. Возле нее резвились моржовые стада, направляющиеся на лежбища острова Аракамчечен. На высоком мысу сиял огнями охотничий пост Янракыннот.

Показался Эстихетский перешеек, отделяющий пресноводное озеро от моря. На памяти Ивана Теина эту косу не раз укрепляли: она стала размываться морскими волнами, и соленые воды грозили прорваться в озеро.

Вертостат пролетел над озером и мягко опустился на площадку Провиденского аэропорта. Жилые дома города начинались сразу за зданием аэропорта и уходили в живописные распадки, в долины между сопок. Высокие горы с нетающими снежницами и ледниками живописно окаймляли город и бухту, вокруг которой шла главная улица. Она начиналась от парадных дверей аэропорта, точнее от площади, и шла мимо высоких домов, поднявшихся на набережной, сама превращалась в набережную, облицованную мрамором, добытым неподалеку, в бухте Секлюк.

Гостиница находилась в глубине бухты, где дома отступали от моря, как бы становясь под защиту окрестных гор.

Дальше, на северном берегу бухты располагалась портовая часть города. Там высоко над морем, в старом пятиэтажном доме в конце прошлого века жил Евгений Таю, занимая квартиру на третьем этаже.

День был трудный, насыщенный событиями. Чувствуя усталость, Иван Теин решил отложить на следующий день посещение порта. Спустившись в буфет выпить вечернюю чашку чаю, он встретил там Метелицу Начальник был один и стоял перед широким окном, любуясь видом бухты, где в строгом порядке стояли корабли — огромные грузовые ледокольные атомоходы, предназначенные для плавания в проливе Лонга и в Чаунской губе. Эти чудовищной мощи корабли обеспечивали круглогодичную навигацию по Северному морскому пути. От так называемых проводок караванов давно отказались; ледовые грузовые атомоходы сами несли грузы в своих вместительных трюмах и на контейнерных палубах.

Между большими кораблями, как белые чайки, сновали легкие парусные суда, принадлежащие местным жителям.

— Красиво здесь! — вздохнул Метелица. — Любуюсь, а из головы не выходит разговор с мистером Дугласом. Сам Хью Дуглас неплохой человек, прекрасный инженер и организатор большого масштаба… Но, когда на него начинают давить сверху, он начинает выискивать у нас недостатки. Если не находит их в делах сегодняшних, обращается к истории. Как-то Петр-Амая рассказывал мне о существовании в прошлом веке радиостанции «Голос Америки», которая как раз этим и занималась: разгребанием всяческой грязи и дерьма. Я понимаю патологию некоторых людей, которые любят такое занятие, но решительно отказываю в праве считать нормальными людьми тех, кто копается в дерьме с увеличительным стеклом… Мы начали сотрудничество ради будущего. То, что было в прошлом, то в прошлом и осталось. Не будем его вспоминать, если оно было худое, и давайте использовать то, что было хорошим.

Иван Теин отхлебнул остывшего чаю и сказал:

— Я иногда задумываюсь: почему люди избегают простого и очевидного, в частности простых решений? Вот возьмем алкоголизм, от которого страдали народы прошлого века и от которого чуть не погибли народы Севера. А ведь было простое и верное решение — не пить, не производить спиртные напитки. Но вокруг этого наворачивали черт знает что: вот, мол, были в истории попытки введения сухого закона, однако из этого ничего хорошего не вышло. При этом начисто забывали то обстоятельство, что попытки эти имели место в классовых обществах, в условиях капитализма. То же самое с курением. И, наконец, войны. Не воевать — и все! Казалось, чего проще. Чтобы не травить себя водкой, надо отказаться от производства спиртных напитков; чтобы не курить, — уничтожить производство табачных изделий; чтобы не воевать, не надо производить оружие, а то, что есть, — уничтожить. Кстати, именно американцы придумали лишенную всяческой человеческой логики доктрину: чем больше, мол, оружия и чем оно разрушительнее, тем сдержаннее будут те, от которых зависит решение начать войну. А к простой мысли — всеобщему и полному разоружению — шли не одно десятилетие со всякими отступлениями, оговорками…