Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина

ответа. А ведь получает гуманитарное образование. Думать про Полозова, кто он такой, антисемит или не антисемит, это просто подло, тебя накормили, напоили. И чем, собственно, фельдмаршалы Гитлера хуже, чем наши Ворошилов или Берия? И что же, все это отцу рассказывать?

И вообще забыть надо про детский праздник. Этим ли сейчас забивать голову? Куда больше будоражил вопрос — кто этот верный человек, который тайно сообщает отцу о ее жизни? Вначале она решила, что это кто‑то из соседей. Отец заплатил этому господину или госпоже X, и она аккуратно отчитываются перед Фридманом в письмах. К чести Даши, скажем, что подобное предположение заняло у нее минуту, не больше, а потом она отмела его как вовсе негодное. Не мог отец доверить ее жизнь новому человеку, будь он хоть трижды честный. Этот соглядатай должен был принадлежать прежней жизни. Странно только, что Даша его не знает.

И еще корила себя Даша, что не спросила у отца про старую телеграмму из города Котьма. Куда ехала мать, если была на сносях? Уж наверняка отец это знал. Но если спросишь про Котьму, то надо непременно объяснить, с чего это она вдруг заинтересовалась этим городом и зачем рылась в его письмах. Но разве это объяснишь в двух словах, да еще по телефону? Главное событие ее одинокой жизни — встреча с Варей, тоже пришлось скрыть от отца. Расскажи она, Фридман всполошится, вообразит себе невесть что. Об этом по телефону не говорят. Написать — другое дело. Какое счастье, что у нее теперь есть отцовский адрес.

Но после мучительных раздумий Даша поняла, что и писать про Варю она не будет. Одно дело, если бы они обе явились в дом и предстали перед Фридмановскими очами — вот мы, чудо природы, давай вместе искать ответ. Но совсем другое дело задавать вопросы издалека. Как бы хорошо все Даша ни объяснила на бумаге, у отца может создаться впечатление, что дочь ему не доверяет, более того, подозревает в чем‑то покойную мать.

А потому и про визит в родной дом к банкиру Петлице Даша тоже не сказала отцу. И уж тем более не упомянула, что оставила их квартиросъемщику свой номер телефона. О последнем, как о полной безделице, Даша и думать забыла.

А Петлица не забыл. Более того, он записал Дашин телефон в свою книжку, вдруг потеряется квиток, на котором девица нацарапала свои циферки. А так случилось, что циферки эти были для банкира залогом спокойной жизни.

11

— В Котьме, значит, ты родилась, — сказала Варя глухо, внимательно рассматривая выцветшую телеграмму. — С ума съехать. Сколько же этой бумажке лет?

— Столько же, сколько нам.

— Разве может город носить такое название — Котьма?

— Может, это не город, это поселок. Я в атласе его название нашла. Ярославская область, стоит на реке Сухона. Возраст — старше Москвы, — в Даше заговорил исследователь. — Мать попала в эту Котьму случайно. Я же тебе говорила. Ее сняли с поезда.

— Но согласись, что это странно — начать рожать в поселке с таким смешным названием, — Варина рука потянулась к семейному альбому.

Старые фотографии рассматривали прилежно и сосредоточенно. Даша почему‑то шепотом, словно надо было таиться от стен и самого этого времени, давала пояснения — это родители до свадьбы, а это сразу после моего появления на свет, вот здесь отец в форме, на сборах, кажется, погоны он не любил. Это дядя Николай из Ульяновска, а это бабушка покойная, а дальше всё — костюмированная мама. Варя вернулась к свадебной фотографии. На ней отец выглядел эдаким удальцом, сами собой угадывались закрученные кверху усы и кольт за поясом, а мать была — сама женственность, несколько сладковатая и томная.

— Здесь ты на нее не похожа, — сказала Варя, — а вот здесь похожа.

Она ткнула пальцем в глянцевую, большого формата фотографию. Мать смотрела прямо в глаза, улыбаясь весь рот. Волосы свои, не парик, нарядное платье немецкой крестьяночки, гордо упертая в бок рука.

— Если я на нее похожа, то и ты похожа, — рассудительно заметила Даша. — И характер у нее больше твой, чем мой. Здесь мама выглядит такой задиристой.

— Ну не знаю. По–моему я вовсе не задиристая. И потом ты не видела фотографию моей Марины. По–моему я на нее тоже похожа.

— Ну так принеси. Я давно жду.

— Ну дак принесу, — передразнила ее Варя. — Когда люди живут вместе, они всегда друг на друга похожи — жестом, взглядом, голосом и манерой говорить. А фотография часто совсем не передает облика человека. Вот если бы они были озвучены, снабжены живым человеческим голосом… И вообще, эта Котьма у меня из головы не идет.

Даша посмотрела на нее искоса. Что‑то она сегодня совсем на себя не похожа. Упакованная в свои минималистические одежды с сухой фактурой тканей, Варя обычно была уверенной, застегнутой, захлопнутой, а здесь вдруг размягчилась и заговорила совсем другим голосом. Это было так же странно, как если бы она вдруг запела. И уже прощаясь, на бегу, она бросила:

— Вообще- то у меня есть одна идейка. Выясню кой–какие подробности, тогда и расскажу.

В следующий свой визит Варя обнародовала вышеозначенную идейку. Идея имела имя — Элла Викентьевна Расточина. О, господа хорошие, какой только экзотический бизнес не увлекает сердца в наше смутное время! Правда, может быть столь значительный термин здесь неуместен. Бизнес — это нефть, банк, чиновничье кресло или рекет. А делопроизводство Эллы Викентьевны было сродни рукоделию, но рукоделию столь искусному, что заслуживало самой высокой оценки. Даже самому невзрачному заказчику, судьба которого напоминала скучнейший пейзаж, скажем, брошенный и забытый в нечерноземных хлябях сарай, она умела угодить, пристроив рядом небольшую усадьбу с парком и прудом. Раскроем карты — речь идет о составлении родословной.

В благое застойное время Элла Викентьвна именовалась детской писательницей и жила безбедно. Сферой ее действий была проза для пионеров, стихи для октябрят и книжки–раскладушки для самых маленьких. " Под кустом растет грибок, под дождем он весь промок". Помните? "Мягкие у кошек лапки, но на лапках есть царапки"… ну и всё такое прочее. Текста мало, тираж огромный, сногсшибательный — игра стоила и свеч, и карт, и зеленого сукна.

Потом ее книгопроизводство пошло на убыль. Не потому, конечно, что наша печатная промышленность пришла в упадок. Наоборот, она расцвела. В первое перестроечное время именно печать стала зримым