Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина

у тебя опыта маловато. А у меня было. И сейчас надо решить, кому отдать пальму первенства — Жорику или Митричу.

Даша рассмеялась.

— Что это за кликухи такие?

— Это я их так зову. Но вообще‑то они вполне респектабельные люди. Жорик на нефти деньги сделал. Когда‑то в юности сидел. Говорит, что по диссидентским делам. А я думаю — проворовался.

— А второй? Этот… Митрич?

— Этот эстет. Этот своими руками карьеру сделал. Начал с того, что матрешками на Арбате торговал. Знаешь, Ельцин в Горбачеве, в Горбачеве Брежнев… Потом банк. Деньжат он за бугром накопил выше крыши. А теперь при кризисе, когда банк вот- вот прикроют, не будет же он свои кровные деньги вкладчикам раздавать. Поэтому надо собирать монатки. Ты бы кого выбрала?

— А Жорик — какой он внешне? — нерешительно спросила Даша.

— Как паровоз, плотненький такой, очень любит рубашки с короткими рукавами. Руки у него красивые. Их даже где‑то лепили. Представляешь — отдельно руки. Он со скульпторами знался. И главное украшение — не только рук, но и всей личности — часы. Он просто помешан на дорогих часах.

— А лицо?

Варя задумалась на мгновение.

— Умное. Впрочем, все мои мужики на одно лицо. Даже у Антона лицо умное, но нервное. Иногда доорется до тика. Он очень этого тика стесняется. Его в детстве коза боднула. И теперь вот здесь, у губы, шрам. Обычно шрама не видно, но когда он бесится, шрам краснеет. У него большой палец с таким характерным утолщением, и ноготь положен не вдоль, а попрек. Я его руки ненавижу!

— При чем здесь руки, — в сердцах воскликнула Даша. — У моего бывшего руки как руки, а лицо, как у дурака.

Она ожидала, что Варя скажет — вот и правильно, что бывшего, такого давно пора бросить, но та промолчала. И молчала так долго, что Даша подумала было — спит, но Варя вдруг открыла глаза и спросила бодрым, деловым тоном.

— Вот ты говоришь, что мы сестры. И не ищешь никаких доказательств. Почему?

— А где же я могу их найти?

— Во–первых, надо узнать, что это за место… Ну то, откуда твоя матушка посылала телеграмму. Ты, помнится, говорила, что у твоего Клима Фридмана все старые письма в сохранности.

— Здесь очень много "но". Совершенно неизвестно, сохранилась ли эта телеграмма. Потом, отец мог забрать все письма с собой.

— В бега не берут старые письма.

— Положим. Если отец не забрал их с собой, то они лежат в нашей старой квартире, а там живет чужой человек.

— Ну и хрен с ним, с чужим человеком. Пошла и взяла.

— Отец не велел мне высовываться из окопа.

— Один раз можно, — Варя засмеялась. — За один раз снайпер не поймает. Хочешь, я пойду. Я не боюсь.

— Ну что ты! Совсем чужой для тебя дом. Я тоже не боюсь. Чего мне бояться? Да и потом, я этого Петелькина… нет, Петлицу, племянника Лидии Кондратьевны, и не видела никогда. Ну а дальше что? Положим, я найду старую телеграмму.

— А дальше придумаем, что делать. Главное занести ногу, чтоб сделать первый шаг. А уж потом найдем место, где ее поставить.

Даша вдруг поняла, что сосед давно уже не кашляет, угомонился, и ветер за окном приутих, снежинки так и липли к стеклу. И вообще трудно было понять, Варя ли ей сказала про занесенную ногу или внутренний голос, вводя в сон, нашептывал в ухо свои размышления по поводу будущего.

9

Банкир и бизнесмен Шурик Петлица оказался долговязым молодым человеком со светлыми рассыпающимися волосами, близорукими глазами и с таким значительным носом, что невольно вспоминался Киплинговский любопытный слоненок той поры, когда он еще не побывал в пасти у крокодила. А в общем, приятный и улыбчивый юноша.

— Здрасте, — сказал он Даше, не приглашая ее войти.

— Я — Даша Измайлова, — торопливо пояснила она. — Я живу в этой квартире. Вернее, не живу, а прописана здесь. Мне нужно забрать кой–какие вещи. Извините меня, пожалуйста. Отец не договаривался, что я могу зайти, но возникли непредвиденные… словом, крайняя необходимость.

— Да? Вот как? Непредвиденности, говорите… — выпалил он скороговоркой, впуская гостью в квартиру, потом выглянул на лестничную клетку, пытливо всмотрелся в полумрак, словно Даша была шпионом и могла привести "хвост", и только после этого осторожно прикрыл бронированную дверь. Ключ в замке хрустнул, словно больной сустав. "Как в бункере, — подумала девушка, — наверно немалые деньги заплатил за эдакое заграждение".

Она стояла в знакомой с детства прихожей и боялась осмотреться. Запах чужого жилья забивал нос, глаза и уши, словно вода в реке, когда ныряешь на глубину. Ее квартира занята новым вражьим миром, но Шурик Петлица в этом не виноват. Он только солдат в хищной армии предпринимателей.

— А как я могу быть уверенным, что вы именно Даша Измайлова? Простите, мы ведь не знакомы. А сейчас такое время, знаете…

— Знаю. Я документы могу показать. Вот.

Он долго и внимательно изучал ее паспорт, фотографию сверил, хотел посмотреть прописку, но Даша ловко выдернула документ из любопытных рук. Неприятный тип. Она бы не удивилась, если Петлица, словно таможенник, решил заглянуть ей в сумку на предмет — не принесла ли она с собой взрывное устройство.

— Все точно. Пожалуйста, проходите. Что вам нужно взять?

— Мне в мамину комнату.

Какая это мука, идти по собственному дому, как по чужом! Кажется, обычное дело, сдали квартиру и сдали, так жило пол–Москвы, масса людей сдали квартиры и переехали на дачи, если таковые имелись в наличии. Иногда сдавали большую квартиру, а сами жили в снятой, маленькой. Тяжело, да, но от этого пока никто не околел, не приобрел заразной сыпи или чумы. И потом, квартиросъемщик квартиросъемщику рознь.

Петлица ходил по пятам, шаг в шаг, не желая выпускать Дашу из поля зрения ни на одну секунду. Она осмотрелась. Много было в доме чужих вещей — оккупантов, много. Шторы поменяли… кресло новое, приземистый журнальный столик на пузатых ножках. Посуду из застекленного буфета Петлица куда‑то спрятал, а вместо старой поставил свою, позолоченную.

Даша прошла в родительскую спальню. Письменный стол, благодарение судьбе, стоял на месте и был заперт. Она сунула руку в открытую полку, где обычно под старыми "Известиями" лежал ключ. Давняя отцовская привычка — оставлять