Сборник летописей. Том I - Рашид-ад-дин

налегке, охотясь с соколами[1259] в пути. Когда племя дурбан увидело его едущим налегке, они улучили удобный момент, собрали войска и напали на него посреди пути. Его войско и нукеры были рассеяны, он же, бежав, уходил [от них], пока не дошел до места, бывшего огромной грязной лужей. Он погнал в нее коня, и [тот], погрузившись [в нее], завяз в грязи. Поставив одну ногу на седло, [Кутула-каан] прыгнул на край лужи. Враги, шедшие по [его] следам, подъехали [в это время] к противоположному краю и крикнули [ему]: «Что может сделать монгол, когда он лишился коня?! Вернись по-хорошему!». Он не обратил внимания [на их слова], выпустил в них несколько стрел и отогнал их. Подойдя снова к краю лужи, он ухватил коня за челку и без труда вытащил его из грязи и выбросил его на равнину и тотчас сел верхом и ускакал, враг же остался по ту сторону лужи.

Прежде чем Кутула-каан [успел] доехать до дому, его войска и нукеры, которые были обращены в бегство, приехали домой, и так как он не подоспел следом [за ними], им показалось несомненным, что его должны были убить. Есугэй-бахадур приготовил пищу [аш] и отнес к людям Хамбакай-каана — Кадан-тайши, Тудаю и жене Кутула-каана — с тем, чтобы довести до их слуха известие о [его] смерти, а они приняли бы чашу [с поминальной пищей].

Когда он довел об этом до их слуха, Кадан-тайши и Тудай громко заголосили, а жена Кутула-каана сказала: «Когда [сюда] вошли младшие родичи[1260] и они пререкались [друг с другом] и были растеряны, я удивилась, что, де, за беда у них приключилась. Теперь же, когда я услышала [в чем дело], — я не верю [этому]!

Стихи

«Нет у меня веры этим словам, от кого бы они ни исходили,

Может быть я сплю и вижу это во сне,

ибо Кутула-каан тот, про кого говорят, что голос его подобен голосу, достигающему до небосвода, и длань его подобна лапе трехгодовалого медведя. Без сомнения он не такой человек, которого настигнет гибель от руки племени дурбан! Даст бог, он занят каким-нибудь делом и неожиданно приедет».

|А 48б, S 113| [Тем временем], когда Кутула-каан [вытащил коня из тины] и ехал [дальше], он сказал себе: «Как, эти подлые люди будут со мною так поступать, а я от них ничего не угоню и поеду домой с пустыми руками!» — и он вернулся назад. В тех пределах бродили табуны дурбанов. Он захватил доброго жеребца и, погнав перед [собою] табун кобылиц, пустился вскачь. Так как была весенняя пора, то он нашел в этой степи утиные яйца; у него ничего не было, куда бы [он мог] их сложить. [Тогда] он снял с ног сапоги [уг] и, наполнив их утиными яйцами, приторочил к седлу, [сам] же босым сел верхом на жеребца. Своего коня он вел [на поводу], а кобылиц гнал [перед собою], пока не доехал до дому. Между тем Есугэй-бахадур [уже] принес еду [аш] [его родным] и они были заняты [его] оплакиванием. Когда они его заметили, все обрадовались, стали веселиться, и поминки превратились в поздравления; жена же его сказала: «Разве я не говорила, что он не такой человек, которого смог бы убить первый попавшийся!»

Стихи

«Был всадник вселенной [по имени] Дастан, сын Сама[1261],

Он зря не сунул бы [своей] головы в силок!».

Рассказ о совещании племен тайджиут после [кончины] Хамбакай-каана

Когда племена татар, по вышеупомянутой причине, захватив Хамбакай-каана, отвезли его к Алтан-хану и тот его убил, спустя некоторое время его родственники, сыновья и эмиры [племен] тайджиут собрались, чтобы вместо него поставить кого-нибудь на царствование. Они провели некоторое время на том совещании и не сошлись ни на ком. Кадан-тайши расположился в степи Куи-кэхэр[1262] и ушел к Гурхану[1263], дяде Он-хана, государя племени кераит. Гурхан был в Кукабасе[1264], и они [вместе] пробыли там десять дней. В момент [его] отъезда [домой] кравчие [баурчи] Гурхана принесли [им] кувшин с вином[1265], чтобы они приняли чашу. Кадан-тайши каждому из своих нукеров приказал выпить по глотку, а остаток допил [сам]. Так как нукеров вырвало, то [питье] на них не подействовало. Его же не вырвало, и он сказал: «Вероятно, мне дали за обедом яду!». Он заболел и весною скончался. Когда наступила осень, они в конце концов в один из дней собрались [для избрания государя] и сказали Тудур-билгэ[1266], принадлежавшему к их двоюродным братьям и бывшему предводителем и старейшиной племени: «Что скажешь ты об этом и кого ты считаешь достойным и подходящим для этой должности государя?». Тот сказал: «Пусть говорит Таргутай-Кирилтук!»[1267]. Он же из их двоюродных братьев, сын Адал-хана. Тот также сказал: «Что мне сказать! пусть говорит Матукун-сэчэн»[1268]. Матукун-сэчэн сказал: «Что скажу я?! Я не прыгну, как воробей, на силок, чтобы моя нога очутилась в силке. Черная ласточка, взлетев на вершину сосны [?][1269], не попадет в силки. Я низкий [бад] карачу, какое право я имею говорить? Вы, государи, изрекайте добрые речи [вашей] мудрости[1270], чтобы мы, карачу, подобно жеребенку, который сосет двух маток и бывает сыт и упитан, вели привольную жизнь[1271]. Если вы договоритесь друг с другом и объединитесь, все дела ваши и люди будут по вашему желанию. Если же вы не объединитесь, то [внутренние] разлады и непорядки всякого рода [в делах] найдут путь к вашему улусу». И по этому поводу произнес [еще] много рифмованных изречений, пословиц и наставлений, заплакал и ушел с собрания. На этом собрании [маджлис] сан их государя ни за кем не был утвержден. Затем, хотя и не проверено и неизвестно, на чем было окончательно порешено, однако в летописи рассказывается следующее: Есугэй-бахадур скончался в молодые годы; племена тайджиут восстали против Чингиз-хана; прежде всех восстал Таргутай-Кирилтук, сын Адал-хана, а затем Тудай[1272], Курил-бахадур, Анку-Хакучу[1273] и несколько других эмиров, о чем будет упомянуто [ниже]. [Как можно] заключить из того, что прежде всего приводится слово |А 49а, S 114| о Таргутай-Кирилтуке, то старшинство и руководство, по всей вероятности, должны были отдать ему. Достоверно [лишь] то, что после кончины Кутула-каана, его племянника [по брату], правил Есугэй-бахадур, сын Бартан-бахадура, который был отцом Чингиз-хана.

Несмотря на