Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969 (СИ) - Лорна Мартенс

придавал большое значение одному из эпизодов, когда ей было три года: она слишком много поливала тюльпан, который ей подарили. В дальнейшей жизни, согласно теории Адлера и самой Боттом, она снова и снова повторяла эту схему: она воображала опасность, пыталась стать спасительницей — и усугубляла ситуацию. В конце книги она строго критикует свое юное «я» за отсутствие осознанности. О восемнадцатилетней себе она пишет: «Главная задача в жизни еще даже не маячила передо мной — я не была в состоянии отделить мои мысли от желаний, а потому не имела моральной свободы»75.

Организуя автобиографию в хронологическом порядке, Боттом пишет о жизни семьи подробно и сочувственно. Они переезжали между приходами в Англии, а затем и в Соединенных Штатах. Но в Штатах матери никогда не нравилось, и через несколько лет из‑за ее здоровья они были вынуждены вернуться. В Англии ее отцу было нелегко найти постоянную работу. Несмотря на в целом сочувственную интонацию, Боттом неустанно напоминает, что ее родители подвели своих четверых детей. Будучи просвещенными людьми, родители не привили им сколько-нибудь полезных знаний. Было понятно, что девочкам придется зарабатывать на жизнь, но им не дали должного образования. Единственным ребенком, получившим нормальное образование, был младший сын. Этот малыш, забота о котором нередко ложилась на плечи самой Филлис, был любимцем, хоть и недопонятым как личность. Неуверенный в себе, он имел несчастье быть совершенно непохожим по темпераменту на энергичного отца, и от него постоянно ожидали куда большего, чем то, на что он был способен. Как и Мартан, Боттом жалуется на ограниченность своего воспитания: у нее не было возможности освоить хоть что-либо. До семи лет, когда ее научили читать, она вообще не получала никакого образования. После этого, жалуется Боттом, книги становятся ее единственным источником знаний. Отсутствие навыков привило ей «угрюмое чувство неполноценности в отношении всего и вся, кроме книг»76. Ее харизматичный и очень любимый отец направлял всю свою энергию на прихожан, и для семьи у него находилось мало времени, и чем больше становилось отчуждение между ним и женой, тем чаще он предпочитал проводить оставшееся время на поле для гольфа. Ее мать очерняла его перед детьми. Она перегружала Филлис и Уилметт «своими мнениями и иллюзиями»77. Кроме того, когда Филлис было девять лет, мать описала ей секс столь ужасающим образом, что та решила отказаться от роли женщины. Филлис потребовалось много времени, чтобы освободиться из «долгого рабства ее мыслей и желаний»78.

Тем не менее далеко не все воспоминания Боттом носят мрачный характер, совсем наоборот. Так, счастливой частью повествования является то, как Филлис развивала свое писательское мастерство. Свой первый роман она написала в семнадцать лет, а уже через год он был принят к публикации. Психоаналитическое образование Боттом, похоже, смирило ее с мыслью, что воспитание детей, как правило, далеко от идеала. Она никоим образом не изображает себя жертвой. Она пишет в откровенной, исповедальной манере, подобно Лухан, прямо пишет о своих чувствах, в том числе о школьной влюбленности, — хотя, как у послушного ребенка, воспитанного в религиозном доме, у нее не так много «стыдных секретов».

Больше, чем ее предшественницы, Боттом утверждает, что личная история человека неразрывно связана с историей его семейства. Члены семьи в ее книге становятся реальными людьми, а их портреты, хоть и беспощадны, куда более сбалансированы, чем, скажем, у Старки. Боттом настаивает на том, что ищет истину. В британском издании 1947 года она утверждает, что ее исследование «имеет только одну цель и может иметь только одну заслугу — оно настолько правдиво, насколько это возможно»79:

В этом фрагменте автобиографии я попыталась написать правду о своем собственном — раннем и ошибочном — выборе характера, а также изобразить те воздействия, которые, несомненно, укрепили мой выбор80.

«Русское детство» Елизаветы Фен (1961) — произведение, ориентированное скорее на психологию, чем на психоанализ. Очевидно, что Фен разбирается в теории Фрейда, но, имея за плечами долгую карьеру детского клинического психолога в Англии, она любит высказывать собственное мнение. Особенно в первых главах, посвященных ее ближайшим родственникам и ей самой, где она стремится понять собственное детское «я».

Следуя классическим моделям, Фен начинает с первых воспоминаний и заканчивает в одиннадцатилетнем возрасте, когда ее отправили в интернат. В этих широких хронологических рамках она следует традиционной тематической организации повествования. Сначала она фокусируется на портретах членов семьи, а затем на местах и обычаях, то есть, вместо того чтобы писать в хронологическом порядке, она пишет о «людях» и «о том, как это было» в целом, хотя довольно часто прерывается, чтобы рассказать конкретные случаи.

Портреты, которые она рисует, проницательны и совсем не радостно-позитивны. Фен беспощадно анализирует брата, сестру и родителей. В этом отношении ее работа имеет много общего с книгой Боттом. В частности, Фен изображает брата, который был старше ее на четыре года, как человека, которому, по существу, нравилось причинять ей боль. Ее отец, как она заключает, был человеком холодным и едва ее замечал. Более того, он отдавал предпочтение ее брату. Невнимание отца заставляло ее искать признания у других мужчин. Сестра — старше Фен на восемь лет — была милой, но болезненно неуверенной в себе. Матери, которой Фен была очень предана, достается лучший портрет, хотя, по мнению Фен, мать постоянно ограничивала детей «для их блага» — чтобы они не причинили себе вреда.

И все же Фен вспоминает, что, когда она страдала от ночных ужасов, она звала мать:

Прикосновения ее руки ко лбу было достаточно, чтобы я снова почувствовала себя в безопасности. Она задерживала руку на мгновение или два, чтобы понять, нет ли у меня жара, затем гладила меня по волосам, взбивала подушку, поправляла простыни и аккуратно укрывала меня. Волшебное прикосновение возвращало нагретой подушке прохладу, успокаивающее присутствие превращало угрожающие фигуры, выступающие из полутьмы, в знакомые шкафы и стулья81.

Когда мать слишком занята, чтобы уделить ей внимание, Фен сомневается в ее любви, а когда мать критикует ее за «демонстрации»82 привязанности к пианисту — она разбита. Фен уделяет большое внимание собственным эмоциональным реакциям. Подобных предложений предостаточно: «Моей первой реакцией на это открытие было горе, и только потом негодование и обида»83. «Это была смесь муки и восторга»84. «Пораженная, очарованная, я смотрела…»85; «не следовало более обижаться, оскорбляться или удивляться»86. «Чувство унизительной беспомощности имело первостепенное значение… к унижению