Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969 (СИ) - Лорна Мартенс

том, как мало времени остается ей на земле, и специально фокусируется на воспоминаниях об очень раннем детстве. Как рассказчица, она растворяется в этих воспоминаниях, переживая их заново и с большим мастерством вызывая некоторые, едва ли поддающиеся описанию чувства ребенка, который был поразительно склонен к негативным эмоциям. Здесь и страх быть брошенной, и одержимость вещами, которые уходят, исчезают или умирают. Она ощущает нехватку кого-то, кто существовал бы только для нее, она ненавидит, когда ее мать уходит, уверенная, что та не вернется, ей не нравятся гости, и она не выносит, когда другие дети приходят поиграть, потому что от них только шум, страдания и неприятности. Несмотря на такой страх потерь, она хочет, чтобы ее украл хозяин зверинца с ярмарки, и охвачена «таинственной и ужасной эмоцией»93, когда позже слышит мелодию, которую она ассоциирует с ним. Ноэль была воспитана в строгой католической традиции. Она рассказывает о своем увлечении религией и бунте против нее, подготавливая почву для знаменательного момента первого причастия в возрасте двенадцати лет, описанного в «Воспоминаниях о прекрасном мае».

Кое-что Ноэль комментирует и поясняет, но в основном она представляет нам свои ожившие воспоминания в духе Джоан Арден.

В «Когда я была ребенком» (1950) художница Шарлотта Беренд-Коринф (1880–1967) также воссоздает события, относящиеся к 1880‑м годам. Она оглядывается на свое берлинское детство через пропасть более полувека — время, когда успела выйти замуж за художника Ловиса Коринфа, стать вдовой и, как еврейка, покинуть Германию в нацистский период, чтобы наконец осесть в Калифорнии. Ее повествование начинается с самых ранних воспоминаний и заканчивается ее поступлением в художественную академию в шестнадцать лет, но это не последовательный рассказ, а знакомые по более ранним немецким произведениям таких писательниц, как Хелен Адельман, Клара Блютген и Софи Ройшле короткие рассказики, каждый со своим названием. Беренд-Коринф помещает эти рассказики в приблизительно хронологическом порядке и, подчеркивая автобиографическую мотивацию, использует настоящие имена, а в конце сообщает, что написанное — это то, как она на самом деле помнит свое детство. Большинство рассказов посвящены драматическим эпизодам, сильным эмоциям или важным событиям из жизни, то есть тому, что обычно человек помнит об отдаленном прошлом. Однако Беренд-Коринф записывает эти истории не как воспоминания, а снабжает многочисленными деталями и диалогами, которые сложно было бы вспомнить, — так, будто она прямо в момент написания заново переживала события своего детства. Что касается самопрезентации, Беренд-Коринф изображает себя как очень творческого, исключительно легкомысленного и по-настоящему доверчивого ребенка — за что ее называли глупой. Четкие границы между фантазией и реальностью ускользают от ее детского «я»: она верит, что ее регулярно навещают ангелы, считает, что действие на сцене в спектакле про Мальчика-с-пальчика реальны, ее старшая сестра уверяет ее, что под ванной сидит медведь, и так далее.

Рассказчица в этой книге куда активнее, чем в большинстве произведений, которые воссоздают перспективу ребенка. Она переключается между симпатией (неоднократно упоминает, что до ее мужа никто, как правило, не понимал ее) и иронией (она так наивна, что не понимает, например, что ее любимую курицу подали на обед, или что она не должна повторять определенные вещи, которые говорят взрослые). Комментарии рассказчицы по поводу родителей явно являются плодом ретроспективного анализа: она любила мать, но сдержанно подчеркивает, что та была трудолюбивой, добросовестной, усердной и скрупулезной, но не веселой, при этом своего симпатичного, обаятельного, любящего роскошь отца она просто обожала. И отец любил ее: она рассказывает драматический эпизод, когда он в отчаянии искал свою потерявшуюся дочь ночью в Мариенбаде и, наконец, спас ее из общественной мужской уборной, где она случайно заперлась.

Повторяющаяся тема — любовь Шарлотты к рисованию, которая переходит в желание учиться в художественной академии и стать художницей, — для ее состоятельных родителей желание совершенно неожиданное. Однако она не упоминает ни своих последующих художественных достижений, ни того факта, что ее отец, обвиненный в растрате, покончил жизнь самоубийством.

Мойра Вершойле, которой на момент написания ее автобиографии было за пятьдесят, — еще одна писательница, у которой нет проблем с памятью. Ее «Так долго ждать: ирландское детство» (1960) — это экстраординарное, детализированное упражнение в самопознании, необычайно убедительное, особенно в том, что она говорит о психологии единственного ребенка. Дополняя произведения Мэри Фрэнсис МакХью, Энид Старки, Элизабет Боуэн, Мэри и Элизабет Гамильтон, детская автобиография Вершойле — еще одна книга о жизни англо-ирландцев в Ирландии. Мойра растет в зажиточной семье в Лимерике, через реку от графства Клэр.

Ее отец — постепенно беднеющий младший наследник, копящий долги94, но ностальгически желающий жить по англо-ирландской моде прошлого. Мойра на самом деле не единственный ребенок, однако ее брат и сестра настолько старше, что ее воспитывают, как если бы она была единственной. Она — избалованная любимица матери. Вершойле предпочитает жить во внутреннем мире до восьми-девяти лет, когда жизнь была «долгой, бесцельной процессией дней»95.

Как и Лора Гудман Салверсон до нее, Вершойле направляет и манит читателя началом in medias res, написанным от третьего лица, чтобы потом перейти к повествованию от первого. Вершойле использует этот прием, чтобы познакомить читателей с личностью ребенка. Она реконструирует мысли маленькой девочки по случаю, когда ее за баловство отправили спать пораньше. Мойра была чрезмерно доверчивой и беспечной. Она бездумно, не спросясь, нарвала цветов в оранжерее своей матери, чтобы отдать их бедной женщине, но затем, забыв о первоначальном плане, позволила пони съесть их. Это ее обычная модель поведения. Она далека от правил взрослых. Она не особенно общается с ними и, в свою очередь, не понимает их — хотя, как любимица своей матери, она всегда уверена в ее абсолютной поддержке. Как и Сигрид Унсет, Вершойле хорошо справляется с нестабильностью и изменчивостью детской перспективы. Она нарвала цветов для женщины, увидела пони, забыла о женщине, отдала цветы пони, ее отправили спать. Она соскальзывает в страшные фантазии о темноте, она кричит и кричит. Но потом, когда приходят взрослые, странная гордыня заставила ее притвориться спящей96. Неоднократно мы видим Мойру именно такой: импульсивной, необъяснимо забывчивой, эгоцентричной и гордой.

В более «естественной» части книги, написанной от первого лица, Вершойле продолжает воспроизводить точку зрения ребенка, используя широкое разнообразие методов, включая диалоги. Мойра была своевольным и эгоцентричным ребенком, но Вершойле умудряется писать о ней/себе без нарративной иронии. Она в основном избегает комментариев, но иногда объясняет и делает выводы о действиях и эмоциях ребенка — как правило, в сочувственном, но нейтральном ключе. Так, например, она комментирует: «У детей нет иного оружия,