Седьмая вода - Галина Валентиновна Чередий

— Может, все же можно кому-то остаться? — я видела, как дядю Максима аж потряхивать стало от беспомощного выражения в маминых глазах, но он держался, не выдавая свой гнев. — Разве не видите, она не хочет, чтобы мы уходили.

Медсестра же достала из судочка наполненный шприц.

— Она сейчас все равно спать будет. Вы поверьте, так лучше будет. Нельзя ей переутомляться. Идите.

Я погладила мамину руку и выдавила из себя улыбку.

Едва оказавшись за дверью, я больше не могла держаться. Зажав рот, я бежала по коридору, пока не добралась до окна в его конце и, уткнувшись лбом в стекло, позволила себе плакать. И я не могла сказать, чего больше в моих слезах. Радости от того, что мама жива и снова с нами, или горя от степени ее боли и осознания, что до счастливого конца еще ой как далеко. Реальная жизнь не кино, где лежавшие при смерти, едва очнувшись, счастливо уходят в обнимку с родней в закат. Нет, теперь для меня стало совершенно очевидно, что до этого пройдет много дней и масса усилий. Да, меня предупреждал мамин лечащий, да, я читала в сети. Но одно дело читать и слушать, а другое — увидеть своими глазами родного человека, страдающего от боли и неспособности даже справиться со своим телом. Нет, сейчас я не боялась и не собиралась даже мысли допускать, что мы все вместе с этим не справимся. Может, все страхи и отчаяние еще впереди. Но пока я ни думать, ни подпускать их к себе не хочу. Сильные руки Максима Григорьевича легли мне на плечи, и только тогда я ощутила, что меня колотит, как в лихорадке. Я одновременно обрадовалась и смутилась из-за его поддержки, и слезы тут же иссякли. Извечное мое неумение и стыд проявлять сильные эмоции перед кем-то сработало как выключатель. Ведь он и сам не меньше меня нуждается в поддержке, я же видела, каково ему, так есть ли у меня сейчас право малодушно истерить, оттягивая внимание на себя?

— Васенька, мы справимся, — пробормотал мужчина, может, даже больше себе, нежели мне. — Нас вон сколько. Что нам эта болячка. Тфу!

Так мы и стояли какое-то время, достигая оба некоего возможного сейчас покоя.

— Васенька, я пойду поговорю с лечащим. Он дежурит сегодня. Ты со мной или к парням пойдешь?

Секунду я подумала, что, может, стоит уже пойти и посмотреть, как там Арсений и Кирилл, но потом решила — какого черта! Взрослые мужики, пусть делают, что хотят! У меня и без них проблем хватает.

— С вами.

Едва мы успели войти в ординаторскую и поздороваться, следом в наши спины буквально влетела молодая медсестра.

— Там… драка, — запыхавшись, выдохнула она.

Я вскипела мгновенно. Ну, все, братец, тебе, черт возьми, конец!

Я хотела рвануть разбираться, но дядя Максим схватил за локоть так резко, что меня на месте развернуло.

— Стоять! — громыхнул он своим властным голосом так, что заполошная медсестричка аж шарахнулась от нас. — Отставить лезть в мужские разборки!

Я сначала оторопела, а потом снова озлилась аж до красной пелены перед глазами.

— Да как вы… Почему?! — сформулировать внятную речь, пока мозг во власти гнева, не выходило.

— Потому что пусть случается, что должно! — уже мягче, но все так же настойчиво ответил мужчина.

— Вы что, не понимаете? Он же Кирилла по стенке размажет!

Перед глазами встало искаженное бешенством лицо Арсения и то, как он совершенно остервенело наносит удар за ударом, глядя на противника совершенно белыми от гнева глазами.

— А вот это ты или сильно льстишь Сеньке или недооцениваешь своего друга, — без тени насмешки возразил дядя Максим.

— Это все потому, что он ваш сын? Поэтому ему все можно? — я почти сорвалась в истерику и разумом понимала, что говорю то, о чем пожалею, но слов уже не остановишь.

— Василиса, я понимаю, ты сейчас нервничаешь. Но повода так думать я, вроде, никогда не подавал! — укор в тоне мужчины был очень сдержанным, но не почувствовать и не устыдиться я не могла.

— Я… Просто… Вам не понять, — я отмахнулась, смиряясь с тем, что сказать можно так много, но на самом деле особо нечего. Гнев и обида кипят, а толку? В чем передо мной виноват дядя Максим? В том, что привез с собой человека, который стал моим наваждением и наказанием? Но у него был разве другой вариант? И разве, приведя в мою жизнь это затяжное несчастье по имени Арсений, не он в тоже время вернул к жизни маму и окружил ее трепетной заботой, защитил от всех невзгод, стал опорой. И это сто раз перевешивало все мои претензии к его сыну. И самое странное, что с моего возвращения домой, с каждой вспышкой гнева на Арсения собственные чувства и переживания, связанные с прошлым, становились все сумбурней и смазанней, что ли. Так, словно четкие линии и яркие краски в картине прежних событий выгорали, и вот уже невозможно выделить в их сплошной череде ничего остро цепляющего, по-настоящему болезненного. Нет, у меня не началась прогрессирующая амнезия. Просто на старый, выцветший холст будто начинали накладываться свежие краски новых эмоций и событий, постепенно скрывая от меня все предыдущее. Как и все чаще всплывал вопрос. Не происходило ли все так только потому, что я сама позволила всему катиться именно по этим рельсам? Может, и тогда все могло быть по-другому, но я не стремилась ничего взять в свои руки и только делала, что убегала и принимала чужие правила.

Максим Григорьевич мягко подтолкнул меня в коридор и тихо закрыл дверь в ординаторскую, отрезая нас от взглядов медперсонала, с удивлением взирающего на семейную сцену.

— Васенька, ты уже достаточно взрослый человек, чтобы в полной мере понимать — если с людьми не общаться, не говорить им о том, что с тобой происходит, то очень мало шансов быть действительно правильно понятой. О многих чувствах можно догадаться, заметить, будучи достаточно внимательным, но проблема в том, что каждый из нас чужие подмеченные эмоции и даже поступки трактует, исходя из собственной логики и созданной им самим картины мира. А это часто не совсем верно относительно того же самого у другого человека. Одни и те же эмоции и поступки могут выглядеть совершенно по-разному для разных личностей.

— Почему мы сейчас говорим об этом? — нахмурилась я, впрочем, почти утрачивая весь свой гнев.

— Потому что пора начать разговаривать, Василиса. Понимаешь меня? Не кипеть и носить в себе, не додумывать, а вести диалог и научиться