Сталинская премия по литературе: культурная политика и эстетический канон сталинизма - Дмитрий Михайлович Цыганов

чиновника препятствует приходу в литературу «новых талантливых людей»[1251], к которым относилась и Панова. Маленков тогда заключил:

По-моему, правда на стороне товарищей из «Знамени». Мы их поддержим. Преступник Поликарпов или не преступник? Вот что важно, — в результате его ошибочных действий мы могли потерять хорошего писателя Панову. А мы узнали ее через журнал «Знамя». Грубая ошибка Поликарпова. <…> Вы товарищ Поликарпов не выражали мнения Центрального комитета партии. <…>

Неправильный у вас подход к делу, тов. Поликарпов. Тов. Поликарпов неправ по существу. Сомневаюсь, чтобы он мог дальше осуществлять руководящую роль в Союзе Писателей. Вряд ли его правильно там оставлять. В Союзе Писателей должны быть работники другого рода[1252].

Вскоре Поликарпов был снят с поста оргсекретаря писательской организации. Соответствующее постановление было утверждено на заседании Политбюро 9 апреля 1946 года. Такой была история публикации «Спутников». В ней, как представляется, можно усмотреть мотивы выдвижения повести на первую премию. (Тихонов еще в конце марта 1947 года на заседании Комитета по Сталинским премиям говорил о «Спутниках»: «Секция сочла своим долгом эту вещь выдвинуть на премию»[1253].) Кроме того, уже в 1950 году Сталин, как запишет Симонов, скажет о писательнице: «Из женщин Панова самая способная, <…> я всегда поддерживаю ее как самую способную. Она хорошо пишет»[1254].

Премию первой степени Храпченко, пытаясь нащупать важный для Сталина политический вектор, предлагал дать Э. Грину за роман «Ветер с юга», где автор «убедительно показывает постепенное освобождение трудящихся Финляндии от идейного влияния помещиков и буржуазии, рост их симпатий к Советскому Союзу»[1255]. Примечательно и то, что на этот раз председатель Комитета по делам искусств не выступил против выдвижения на вторую премию Твардовского, чья творческая репутация к тому моменту заметно окрепла[1256]. Все предложения Храпченко были учтены. 30 апреля 1947 года Центральный комитет партии принял решение об образовании Комиссии Политбюро для обсуждения предложенных Комитетом по Сталинским премиям кандидатур.

Однако работа Комиссии продлилась существенно больше отведенных 15 дней. Заседание Политбюро по вопросу о присуждении Сталинских премий состоялось только 4 июня 1947 года[1257]. Все принятые на нем изменения и дополнения Жданов учел в проекте постановления, который прислал Сталину 6 июня[1258]. Правки касались и раздела прозы (премию второй степени было решено присудить Б. Н. Полевому за «Повесть о настоящем человеке»[1259]), и раздела поэзии (премию второй степени было решено присудить А. С. Малышко за поэму «Прометей»[1260] и сборник стихотворений «Лирика»[1261]). Сталин не внес в текст документа ни одной правки, которая касалась бы художественной литературы. По всей видимости, 4 июня вождь присутствовал на заседании Политбюро, о котором писал Жданов, и был удовлетворен итогами состоявшейся дискуссии. В тот же день, 6 июня, Совет Министров СССР выпустил постановление № 1925 «О присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области искусства и литературы за 1946 год»[1262]. 7 июня «Литературная газета» напечатала его текст и сопроводила редакционной статьей «К новым творческим высотам», в которой утверждалось:

Многогранность нашей литературы обогащается тем, что наше государство основано на братской дружбе народов. Ленинско-сталинская национальная политика обеспечила расцвет талантов во всех советских республиках. Творчество писателей Украины, Белоруссии, Грузии, Эстонии и Литвы, творчество прозаиков, поэтов, драматургов всех народов нашей Родины сливается в единый поток национальной советской литературы. Каждый писатель вносит в литературу лучшие традиции своего народа, неповторимое национальное обаяние[1263].

Ил. 11. [Выписка из протокола № 58 заседания Политбюро ЦК от 30 апреля 1947 г.; пункт 16] «О присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области искусства и литературы за 1946 г.» // РГАНИ. Ф. 3. Оп. 53а. Ед. хр. 12. Л. 143. Документ опубликован в: Власть и художественная интеллигенция. С. 621.

Реализуемая посредством присуждения Сталинских премий национальная политика в этом тексте трактовалась как центральный инструмент формирования сферы «многонациональной советской литературы». Именно в пространстве лауреатского списка идея «братской дружбы народов», по мысли Сталина и приближенных к нему партийцев, находила наиболее полное и адекватное выражение. Вскоре окончательное решение обретет и вопрос о центре и периферии сталинской культуры:

В созвездии братских литератур ведущая роль по праву принадлежит литературе великого русского народа. Так же, как русский народ помог другим народам нашей Родины прийти к самому справедливому на земле общественному строю — социализму, так и русская советская литература вывела братские литературы на широкую дорогу социалистического реализма. Даже там, где до революции не существовало традиций художественной прозы, не было своей литературы, своей письменности, сейчас уже созданы и создаются художественные произведения, свидетельствующие о растущем мастерстве их авторов[1264].

До апогея это стремление к культурному «собиранию земель» дойдет к началу 1950‐х, когда объем лауреатских списков превысит все мыслимые границы и тем самым пройдет критическую отметку, после которой советское официальное искусство уже не сможет существовать в былом качестве.

По разделу художественной прозы всего было учреждено пять высших наград. Премии первой степени были присуждены Э. Грину (за повесть «Ветер с юга») и В. Пановой (за повесть «Спутники»). Лауреатами премии второй степени стали П. Вершигора (за роман «Люди с чистой совестью»), В. Некрасов (за повесть «В окопах Сталинграда») и Б. Полевой (за книгу «Повесть о настоящем человеке»). Все тексты премированных писателей весьма подробно обсуждались в Комитете, поэтому мотивы принятого решения, на первый взгляд, предельно ясны. Однако этот список выразил конкурентное отношение между двумя на тот момент почти равнозначными тенденциями в литературе соцреализма — адекватным и правдивым изображением катастрофы пережитой войны и «лакировочным», «бесконфликтным» мифологизированным военной действительности. Полюсами этого противопоставления оказались соположенные в контексте премии повести Некрасова и Полевого. И если повесть о безногом летчике Алексее Мересьеве вполне отвечала партийной задаче по формированию мифа о Победе как о первом засвидетельствованном факте проявления собственного величия состоявшейся и коллективно осознавшей себя советской нацией, то текст Некрасова абсолютно не вписывался в эту «генеральную линию»[1265], о чем позднее вспоминал и сам автор:

Само появление повести казалось в те дни невероятным, неправдоподобным. Литературная общественность растерялась. Книга о войне, о Сталинграде, написанная не профессионалом, а рядовым офицером. Ни слова о партии, три строчки о Сталине… Не влезало ни в какие ворота. С другой стороны, свои страницы предоставил ей более чем авторитетный журнал «Знамя» и редактор его. Вс. Вишневский, живой классик, один из влиятельнейших руководителей Союза писателей, человек, во всем искушенный, знает, что к чему, что можно, чего нельзя.

Вот