Гарри Поттер и Принц-полукровка (человечий перевод) - Джоан Роулинг

Думбльдор опустился рядом с Гарри как раз в тот момент, когда Реддль спросил:

– Сэр, а правда, что профессор Потешанс уходит на пенсию?

– Том, Том, и знал бы, не сказал, – Дивангард укоризненно погрозил Реддлю белым от сахара пальцем, но одновременно с этим подмигнул. – Интересно, откуда ты берешь информацию, дорогой мальчик; зачастую тебе известно больше, чем учителям.

Реддль улыбнулся; остальные засмеялись и восхищенно посмотрели на него.

– С твоей поразительной способностью знать то, что не следует, и умением угодить нужным людям – кстати, спасибо за ананасы, ты совершенно прав, это мои любимые…

Кое-кто из мальчиков опять захихикал.

– …не удивлюсь, если в ближайшие двадцать лет ты станешь министром магии. Пятнадцать, если будешь продолжать присылать ананасы: у меня прекрасные связи в министерстве.

Все расхохотались, а Том Реддль лишь слегка улыбнулся. Хотя он был отнюдь не самый старший, на него явно смотрели как на лидера.

– Не уверен, сэр, что интересуюсь политикой, – сказал он, когда смех прекратился. – А кроме того, у меня сомнительное происхождение.

Двое или трое из ребят с улыбкой переглянулись. Стало понятно, что в их кругу бытует некая шутка о знатном происхождении их предводителя – очевидно, они что-то знали или подозревали.

– Чепуха, – легкомысленно отмахнулся Дивангард, – всем ясней ясного, что ты родом из приличной колдовской семьи; при твоих-то способностях. Нет, Том, ты далеко пойдешь, тут я еще никогда не ошибался.

Маленькие золотые часы на письменном столе пробили одиннадцать; учитель посмотрел назад.

– Святое небо, уже так поздно? Пора, ребята, иначе нам всем влетит. Лестранг, завтра утром я жду сочинение – или ты получишь взыскание. То же касается Эйвери.

Мальчики потянулись к выходу. Дивангард грузно поднялся с кресла и отнес пустой бокал на письменный стол. Шорох за спиной заставил его обернуться; там стоял Реддль.

– Будь осторожен, Том, ты же не хочешь, чтобы тебя поймали вне спальни в такое время, ты ведь у нас староста…

– Сэр, я хотел вас кое о чем спросить.

– Тогда спрашивай скорей, мой мальчик, спрашивай…

– Сэр, мне интересно, знаете ли вы что-нибудь об… окаянтах?

Дивангард уставился на него, рассеянно поглаживая толстыми пальцами ножку бокала.

– Задание по защите от сил зла?

Однако он, вне всякого сомнения, прекрасно понимал, что вопрос не имел отношения к учебе.

– Не совсем, сэр, – ответил Реддль. – Просто… наткнулся в книге и не очень-то понял, что это такое.

– М-да… разумеется… надо сильно постараться, чтобы найти к «Хогварце» книгу о сущности окаянтов. Это из области самой черной магии, наичернейшей, Том, – сказал Дивангард.

– Но вы ведь о них все знаете, да, сэр? В смысле, колдун такого масштаба… разумеется, если вы не можете рассказать, то, конечно… просто кому и знать, как не вам… вот я и подумал, дай спрошу…

Великолепно сыграно, невольно восхитился Гарри; нерешительность, небрежное любопытство, осторожная лесть – все в меру. Гарри самому часто приходилось выпытывать разные сведения у людей, не желавших ими делиться, и он не мог не оценить мастерства Реддля. Было видно, что ответ на вопрос нужен ему позарез, и возможно, он давным-давно дожидался подходящего момента.

– Что ж, – проговорил Дивангард, не глядя на Реддля и поигрывая ленточкой, украшавшей крышку коробки с ананасовыми цукатами, – краткая справка, конечно, не повредит. Для общего развития. Окаянт – предмет, в котором человек прячет часть своей души.

– Как это? Я не вполне понимаю, сэр, – сказал Реддль.

Он прекрасно владел голосом, но Гарри все равно чувствовал его волнение.

– Представь: ты расщепляешь душу, – объяснил Дивангард, – и помещаешь одну из частей в некий предмет вне своего тела. Тогда, даже если тело как-либо пострадает или будет уничтожено, на земле останется неповрежденная часть души. Но, конечно, существовать в таком виде…

Дивангард поморщился, а Гарри невольно вспомнил слова, которые слышал почти два года назад: «Я потерял связь со своим телом, я стал меньше чем дух, меньше чем призрак… и тем не менее, я был жив».

– … хотели бы немногие, Том, очень немногие. Смерть куда предпочтительней.

Но жадное любопытство Реддля стало теперь очевидно; его глаза горели алчным огнем, он больше не мог скрывать своего интереса.

– А как расщепить душу?

– Видишь ли, – смущенно ответил Дивангард, – следует понимать, что вообще-то душа должна оставаться единой и неделимой. А расщепление ее – акт насильственный и противоестественный.

– Но как это делается?

– С помощью злодеяния, самого страшного – убийства. Оно разрывает душу на части, чем и пользуются для создания окаянтов: оторванную часть души помещают…

– Помещают? Но как…?

– Есть какое-то заклинание, не спрашивай, я не знаю! – вскричал Дивангард, мотая головой, как слон, которого одолели москиты. – Я что, похож на человека, который пробовал этим заниматься – на убийцу?

– Что вы, сэр, конечно, нет, – поспешно заверил Реддль. – Простите… не хотел вас обидеть…

– Ладно, ладно, я не обиделся, – проворчал Дивангард. – Такие вещи естественно вызывают любопытство… колдунов определенного калибра всегда волновал этот аспект магии…

– Да, сэр, – согласился Реддль. – Но я все равно не понимаю… просто любопытно… какой прок от одного окаянта? Душу можно расщепить только раз? Не лучше ли, не надежней, расщепить душу на большее количество частей? Например, семь – самое могущественное волшебное число, не будет ли семь…?

– Мерлинова борода, Том! – взвизгнул Дивангард. – Семь! Одно убийство и то плохо! И вообще… разорвать душу уже преступление… но на семь частей…

Дивангард очень разволновался и смотрел на Реддля так, словно никогда его раньше не видел, явно жалея, что вообще согласился на разговор.

– Наша дискуссия, конечно, – пробормотал он, – носит чисто гипотетический характер, так ведь? Научный…

– Да, сэр, разумеется, – быстро ответил Реддль.

– И все-таки, Том… пожалуйста, молчи о нашей беседе... вряд ли кому-то понравится, что мы обсуждали окаянты. Видишь ли, в «Хогварце» эта тема под запретом… Думбльдор здесь особенно строг…

– Я буду нем как рыба, сэр, – пообещал Реддль и ушел, но Гарри успел увидеть его лицо, выражавшее безумное счастье – совсем как в тот миг, когда он узнал о своих колдовских способностях; счастье, которое почему-то не красило его прекрасных черт, но, напротив, делало их менее человеческими…

– Спасибо, Гарри, – тихо произнес Думбльдор. – Пойдем…

Когда Гарри вернулся в его кабинет, директор уже сидел за письменным столом. Гарри тоже сел и стал ждать, что скажет Думбльдор.

– Я давно мечтал раздобыть это свидетельство, – наконец заговорил тот. – Оно подтверждает, что я прав – но также показывает, сколько нам еще предстоит сделать…

Гарри вдруг заметил, что бывшие директора и директрисы все до единого проснулись и прислушиваются к их разговору; один из них, толстый красноносый колдун, даже вытащил слуховой рожок.

– Итак, Гарри, – продолжал Думбльдор. – Ты, конечно, понимаешь все значение того, что мы слышали. Уже в твоем возрасте Том Реддль готов был сделать все мыслимое и немыслимое для обеспечения собственного бессмертия.

– Сэр, так вы считаете, что ему это удалось? – спросил Гарри. – Он создал окаянт? Поэтому он не умер, когда пытался убить меня? Где-то у него был спрятан окаянт? И часть его души сохранилась?

– Часть… или больше, – проговорил Думбльдор. – Ты же слышал: Вольдеморт особенно стремился узнать, что бывает с колдунами, которые создают более одного окаянта; с теми, кто так хочет избежать смерти, что готов совершить много убийств, разорвать душу на много частей и сохранить их в разных, отдельно спрятанных окаянтах. Насколько мне известно – уверен, что и Вольдеморт об этом знал – никто никогда не разделял собственную душу более, чем на две части.

Думбльдор помолчал мгновение, размышляя, а затем произнес:

– Четыре года назад я получил определенное доказательство того, что Вольдеморт расщепил свою душу.

– Где? – поразился Гарри. – Как?

– Его предоставил мне ты, – ответил Думбльдор. – Это дневник Реддля, из-за которого вновь открылась Комната секретов.

– Я не понимаю, сэр, – сказал Гарри.

– Хоть я и не видел Реддля, вышедшего из дневника, но по твоему описанию понял, что это – феномен, прежде мною не виденный. Чтобы обычное воспоминание мыслило и действовало по собственной воле? Высасывало жизнь из девочки, в руки которой попало? Нет, в том дневнике явно таилось что-то очень зловещее… часть расщепленной души, я почти не сомневался в этом. Дневник был окаянтом. Но вопросов по-прежнему было не меньше, чем ответов. А больше всего меня волновало и тревожило, что дневник, похоже, замысливался не только как хранилище, но и как орудие.