Донецко-Криворожская республика: расстрелянная мечта - Владимир Корнилов

Да — да, один из лидеров белогвардейского движения, начальник штаба верховного главнокомандующего российской армии, участник «корниловского мятежа», разыскивавшийся по всей России после бегства из Быховской тюрьмы в сентябре 1917 года, с марта 1918 г. преспокойно проживал в столице ДКР. Сам Лукомский так описывает свое прибытие в столицу ДКР: «До Харькова я добрался благополучно. Здесь я сначала поместился в гостинице, но затем, благодаря рекомендации X., я отлично устроился в богатом доме одной старушки, германской подданной. Нельзя обойти молчанием, что, при бывших в Харькове грабежах и уплотнениях квартир, в этот дом, хотя он и был полной чашей, ни разу не заглянул ни один большевик». Дети же Лукомского — 14–летний сын и 15–летняя дочь — проживали там же еще до приезда отца в семействе подданных Швейцарии[724]. Любопытно, что чуть ли не теми же словами («Приехали благополучно в Харьков») описывает свой переезд через этот город генерал Деникин. Правда, это было в ноябре 1917 года, еще до оформления ДКР. Именно на станции в Харькове будущий лидер «белого движения» встретил ехавших на Дон генералов Романовского и Маркова, также разыскиваемых по всей России как беженцев из Быховской тюрьмы[725].

Надо заметить, Лукомский описывает встречу с неким «полковником, стоявшим во главе Харьковской военной организации [вполне вероятно, Штейфоном, хотя и странно, что спустя несколько лет после отъезда за границу Лукомский то ли не может, то ли не хочет вспомнить фамилию своего соратника, с которым затем прошел не один месяц войны. — Авт.], и с командиром офицерского батальона». И хотя генерал Лукомский на тот момент уже состоял в Добрармии и даже был начальником ее штаба вплоть до февраля 1918 г., харьковских подпольщиков он с этой армией никак не ассоциирует [726]. Мало того, вся информация о деятельности этой «разветвленной» подпольной организации содержится исключительно в словах Штейфона — либо в его воспоминаниях, либо же в мемуарах Лукомского, который также ссылается исключительно на рассказ означенного харьковского «полковника». «Была надежда, — вспоминает Лукомский, — в случае восстания, получить четырехорудийную батарею, личный состав для батареи был подготовлен. В батальоне, который, по словам полковника, стоявшего во главе организации, можно было бы собрать в любой момент, числилось около тысячи человек. Кроме того, в списке офицеров, живших в Харькове, числилось около двух тысяч человек. Эти последние офицеры не были посвящены в существующую организацию. Каждый из офицеров батальона должен был в случае необходимости привести 2–3 офицеров, значившихся в списке и лично ему известных». По сведениям, полученным Лукомским, «такие же организации, но в меньших размерах, существовали в других городах Харьковской и Полтавской губерний»[727].

Генерал Александр Лукомский

Не менее интересным является тот факт, что, согласно мемуарам генерала, спонсировал деятельность «подпольной военной организации» в Харькове не кто иной, как Н. фон Дитмар и его горнопромышленники. Учитывая эту информацию, можно сделать вывод, что не такими уж и беспочвенными выглядели обвинения против Дитмара и арестованных руководителей ССГЮР на заре создания ДКР. А ведь Артем и руководство республики приложили значительные усилия, чтобы вызволить этих господ из тюрьмы. Более либеральный, чем в иных частях охваченных смутой и зарождавшейся Гражданской войной России, режим Донецко-Криворожской республики, несмотря на грозные предупреждения о расстрелах «контрреволюционеров», сквозь пальцы смотрел на деятельность многочисленных офицеров в Харькове.

Говорить о массовых репрессиях против офицерства в ДКР не приходится. Красочной иллюстрацией довольно либерального (по сравнению с остальными частями большевистской России, разумеется) отношения к офицерам служит пример, описанный выпускниками Сумского кадетского корпуса, которые решили найти временный приют в родном учебном заведении в феврале 1918 года. Конный отряд расформированного Новгородского полка в боевом порядке, окольными тропами прошел из Киевской губернии к Сумам (на прохождение 700 километров было потрачено две недели). Там большая часть отряда разошлась по домам. Ротмистр Иванов вместе с корнетом Снегиревым, поскольку ночевать им было негде, прибыли в родной кадетский корпус, где попросили приюта на несколько ночей. Однако некий капитан X., бывший воспитателем в корпусе, на следующий день сдал своих коллег — офицеров местным властям. «На другое утро, — вспоминает Иванов, — мы были арестованы и отправлены под конвоем в штаб Красной Армии; там нас обыскали, отобрали коней и… выпустили». Так обычно и поступали в отношении офицеров в Донецко-Криворожской республике, ограничиваясь допросом и изъятием оружия. Любопытно, что некоторое время спустя, служа уже в Добровольческой армии, ротмистр Иванов в Екатеринодаре столкнулся с выдавшим его капитаном. Оказалось, что офицер, сотрудничавший с большевиками в Сумах, уже служил в деникинской контрразведке[728].

Конечно, трудно сказать более или менее точно, сколько русских офицеров находилось в Харькове и тем более в ДКР в начале 1918 года. Когда в апреле большевики покинули столицу Донецкой республики, на улицы Харькова сразу высыпали люди в офицерских погонах (местные газеты даже пристыдили их за то, что те надели русскую военную форму в период немецкой оккупации). А 21 апреля на собрание российских офицеров, созванное оккупационной комендатурой, прибыло до тысячи человек. Когда будущий глава деникинской пропагандистской структуры (ОСВАГ) К. Соколов проезжал через оккупированный Харьков (по его словам, «переполненный спекулянтами»), то заметил характерную для города картину: «В ресторанах я видел русских офицеров, подающих немецким лейтенантам»[729].

Как видим, несмотря на слухи о заговорах, офицеры Харькова вооруженных выступлений против властей ДКР не готовили. Правда, харьковская исследовательница Астахова утверждает, что в конце марта, организовав митинг против эвакуации предприятий, готовили свержение власти меньшевики: «Подготавливая вооруженную демонстрацию, они рассчитывали расправиться с большевиками, прекратить эвакуацию города и открыть его для вступления неприятеля». Но, по мнению Астаховой, «у большевиков было достаточно сил, чтобы быстро и решительно расправиться с контрреволюционной авантюрой»[730]. Честно говоря, документальных подтверждений готовящегося меньшевиками в Харькове вооруженного мятежа нет. Как мы убедимся ниже, митинги (в том числе меньшевистские) против эвакуации в ДКР проводились неоднократно, однако «решительная расправа» с протестами чаще заключалась в пламенной речи Артема, умевшего переубедить своих оппонентов или же смягчить их радикализм. Астахова же, скорее всего, имела в виду арест организаторов меньшевистской демонстрации, который длился несколько дней и о котором речь пойдет ниже.

Если и случались вооруженные выступления в Харькове, то чаще всего это были пьяные выходки анархистов и деморализованных солдатских отрядов. Различные вооруженные отряды анархистов периодически захватывали тот или иной дом в городе, вывешивая там черные знамена. Так, в середине марта ими был захвачен особняк предпринимателя Владимира Коренева на углу Епархиальной и Бассейной улиц. Анархисты устроили бесплатную раздачу солдатам посуды и книг из обширной библиотеки Кореневых (отец владельца был в свое время председателем правления Донецкого каменноугольного правления). Вскоре здание было без боя отобрано у захватчиков боевыми дружинами «Бунда» и меньшевиков, которые пообещали жителям защиту от возможного повторения бесчинств. Подобные инциденты происходили регулярно. Позже советские историки и мемуаристы также описывали их как «вооруженные восстания в городе Харькове». Хотя, конечно, на восстания и мятежи эти стычки никак не тянули[731].

Гораздо более серьезные вооруженные столкновения с анархистами произошли в Екатеринославе в начале марта. Там дошло до 15–минутного боя, в ходе которого последователи Бакунина разоружили отряд Еврейской социалистической партии. А затем они принялись за разоружение городской милиции под предлогом ее «контрреволюционности» и даже захватили тюрьму, выпустив всех заключенных. Отряд «черной гвардии» был успокоен лишь при посредничестве известного на Юге России лидера анархистов Арона Барона (в тот момент он был комендантом Полтавы, а позже Махно называл его «украинским Бонапартом»). В Екатеринославе же в результате этих столкновений было введено военное положение[732].

Следствием беспорядков стало введение осадного положения и в городе Лебедин. 18 марта об этом издал приказ Иннокентий Кожевников, всего за неделю до этого кооптированный в состав правительства ДКР. Обосновывая введение чрезвычайных мер, Кожевников так в своем приказе обрисовал ситуацию в Лебедине, куда он прибыл с небольшим партизанским отрядом: «Я застал здесь полный хаос: на улицах толпы народа, беспорядочная стрельба, среди белого дня избиение толпой отдельных лиц и даже убийство двух». Правда, Антонов — Овсеенко уверяет, что Кожевников прибыл в Лебедин уже после подавления мятежа, в ходе которого погиб советский матрос Денисенко, чьи пышные похороны 19 марта использовались большевиками для пропаганды своих взглядов[733].