Донецко-Криворожская республика: расстрелянная мечта - Владимир Корнилов

Подобными просьбами домовые комитеты заваливали и правительство Донецкой республики. К примеру, в середине марта к наркому по делам управления ДКР Васильченко обратился большевик Виктор Шатуковский, глава отряда самообороны дома № 26 по улице Дмитриевской: «Ввиду повторяющихся каждую ночь в районе нашей улицы разбойных нападений, сопровождающихся нередко убийствами, обращаюсь к Народному Комиссару с просьбой: выдать, под мое ручательство и ответственность, домовому комитету… разрешение иметь оружие для самообороны. Ручаюсь, что ни при каких обстоятельствах Домовым Комитетом не будет произведено и допущено никаких выступлений против Советской власти»[700].

Однако эти ручательства руководители Донецкой республики воспринимали с настороженностью. Васильченко на областном комитете заявил: «Домовые комитеты не дают гарантии того, что оружие не пойдет белой гвардии». «Донецкий пролетарий» по этому поводу высказался еще более резко: «Формирование в Харькове отрядов белой гвардии перешло уже из области слухов в область фактов. Но господа харьковские домовладельцы, являющиеся инициаторами в этом деле, приобрели себе новых союзников в лице домовых комитетов, многие из которых усиленно стараются вооружить своих членов, прикрываясь необходимостью организовать ночную охрану, якобы для защиты населения от грабителей. Если же принять во внимание, что комитеты эти, в состав которых вошли в огромном количестве «товарищи» и близкие родственники домовладельцев, представляют собою настоящие контрреволюционные организации… то станет совершенно ясна та цель, с которою они стремятся приобрести оружие для своих членов»[701].

Эти опасения властей были небезосновательными. Тот же Штейфон писал о том, как при отступлении большевиков из Харькова в апреле 1918 г. велел своему домовому отряду самообороны выставить на перекрестке у дома свой пулемет (!) и открыл из него огонь по отряду красных, оказавшемуся неподалеку[702]. Кроме того, будущий белогвардейский генерал не скрывал, что зачастую домовые охраны представляли собой тех же бандитов, фактически «крышевавших» кварталы и дома, которые платили им дань: «Зимою 1918 года возник даже своеобразный промысел: группа предприимчивых людей образовывала вооруженный отряд и за хорошее вознаграждение предлагала свои услуги по охране. Подобные «ландскнехты» по существу являлись жульем, но принятые на себя обязательства выполняли добросовестно: «свой» район не трогали, а грабили другие»[703].

Но даже хорошо вооруженные отряды самообороны несли потери в схватке с бандитами. Те иногда проверяли наличие и экипировку домкомов, предварительно открывая огонь по дому. К примеру, в середине марта бандиты, подошедшие к дому № 39 по Конторской улице, открыли огонь по охране без всякого предупреждения, тяжело ранив одного из членов отряда. И лишь убедившись, что охрана открыла огонь в ответ, нападавшие скрылись в ночной темноте. Самооборона свою функцию выполнила — дом был спасен от грабителей, — но цена безопасности была высокой[704].

Надо заметить, что жители Харькова проявляли готовность не только оборонять свои жилища, но и вершить суд, не прибегая к формальностям или помощи официальных судебных органов. Эта напасть — самосуды — обрушилась на Россию сразу же после ликвидации царских правоохранительных структур в 1917 году. Когда население увидело, что власть не просто не наказывает преступников, но еще и выпускает их из тюрем, повсеместно правосудие начала вершить толпа. Это было характерно для России в целом, для Украины, для Донецко-Криворожского региона. Вот, к примеру, как описывал ситуацию на Украине Винниченко: «Суд не функционировал. Народ не верил этой закостенелой, продажной и приспособленной к защите привилегий и законов господствующих классов институции. Народ сам искал спасения и справедливости в себе. Пошла эпидемия самосудов»[705].

Страшнее всего, что даже просвещенное, интеллигентское общество особенно не протестовало против линчеваний, если они совершались в отношении бандитов и грабителей. Достаточно проанализировать либеральную прессу конца 1917 —начала 1918 г., чтобы убедиться в этом. Если она протестовала против конфискаций, обысков, реквизиций, ущемлений свободы слова, ограничения религиозных или имущественных прав, то сообщения об очередном самосуде над грабителем или даже мелким воришкой описывались в лучшем случае бесстрастно, а то и с откровенным злорадством. Просвещенная российская публика, уставшая от грабежей, искренне радовалась такой форме борьбы с ними, не понимая, что уже в самом скором времени ожесточенная, развращенная кровью толпа обернет свое «правосудие» не только против грабителей.

Вот лишь несколько примеров того, как вершилось «народное правосудие» в столице Донецкой республики. В начале весны обитатели дома по Фесенковской улице поймали человека, одетого в форму матроса, который вымогал деньги у жительницы этого дома (причем вымогал оригинальным способом — угрожая ей каким — то шприцем). Некоторые предложили сразу же линчевать захваченного, но затем его решили отвести за угол — на Тарасовскую улицу, где незадолго до этого такими же «матросами» на 800 рублей был ограблен лавочник. Тот сразу же опознал в приведенном арестанте одного из грабителей. Харьковские газеты, как само собой разумеющееся, констатировали: «После этого приговор толпы был бесповоротным. Случайно оказался кто — то среди нее с винтовкой, который тремя пулями и покончил с разбойником». Никакого возмущения по этому поводу либеральная пресса не высказывала[706].

20 марта средь бела дня два налетчика попытались ограбить мелкую лавочку на Молочной улице (ныне ул. Кирова), уложив на пол трех человек, находившихся в магазине. Однако в этот раз вовремя вмешались милиционеры, которые вместе с солидной толпой устроили преследование бандитов. Вот как описывала этот случай харьковская газета: «Задержав их, разъяренная толпа учинила над преступниками жестокий самосуд. В результате один из грабителей оказался убитым, а другой тяжело раненным». Таких случаев в Харькове было множество — и до провозглашения Донецкой республики, и после ее эвакуации[707].

Практически все вышеприведенные примеры налетов и грабежей свидетельствуют о том, что в подавляющем большинстве случаев в них участвовали люди в военной или матросской форме. Чаще всего это были мнимые военные либо деклассированные дезертиры, тысячами бежавшие с фронта в 1917 году. Но ситуацию усугублял тот факт, что нередко преступления творились представителями действующих силовых структур — либо армии, либо Красной гвардии, либо милиции. На IV областном съезде Советов меньшевики в своей декларации заявили о том, что атмосфера царившей в начале 1918 года анархии привлекала к большевизму «в громадном количестве всевозможные темные элементы», занимавшие ответственные посты[708]. И это заявление не было лишено оснований. Немало усилий правоохранительных органов ДКР было направлено на борьбу со своими же, с их произволом, пьяными выходками и грабежами.

18 февраля 1918 г. Главный штаб по борьбе с контрреволюцией издал приказ: «Адъютанта Главного штаба Усакова, ввиду безобразия, учиненного им в пьяном виде, уволить от занимаемой им должности и подвергнуть тюремному заключению на шесть месяцев». Подобные случаи были не диковинкой в ДКР. 15 марта Харьковский трибунал вынес приговор по делу представителя Купянского штаба по борьбе с контрреволюцией Ивана Солдатова, который был обвинен в «превышении полномочий» и проведении «незаконных обысков и арестов». Суд подтвердил вину борца с контрреволюцией, но посчитал смягчающим обстоятельством тот факт, что Солдатов… находился в состоянии алкогольного опьянения. Поэтому он получил относительно мягкий приговор — 1 месяц тюрьмы[709].

Борьба с незаконными обысками и злоупотреблениями при всевозможных конфискациях велась правительством ДКР неустанно, что не раз приводило к конфликтам руководства республики с различными силовыми структурами. Так, 26 февраля наркомы ДКР были вынуждены вмешаться в ситуацию, связанную с арестом купца Кринского. К тому домой в ночь на 26 февраля ворвалась группа красногвардейцев с полномочиями от военного отдела при Харьковском совете. Они потребовали от торговца 150 тыс рублей, а поскольку у того было лишь 14 тыс., взяли эти деньги и арестовали Кринского, пригрозив отправить его на рудники Донбасса в случае, если к утру 27 февраля родственники купца не выделят недостающие деньги[710].

Кстати, стоит отметить, что харьковские большевики пытались бороться и против этого наказания — отправки капиталистов на донецкие шахты. Эту практику завел еще в конце 1917 г. Антонов — Овсеенко, что вызвало протесты Харьковского совета. Данный спор дошел даже до Всероссийского совнаркома, где на заседании 30 декабря также вызвал бурные дискуссии. Но резолюция, написанная лично Лениным, была однозначной: «Совет Народных Комиссаров приветствует решительные меры т. Антонова… а вместе с тем постановляет, что командующий войсками вправе применять против грозящих вызвать безработицу и голод капиталистов — саботажников репрессии вплоть до отдачи виновных в принудительные работы на рудники». Против данной резолюции категорически выступили левые эсеры, входившие в советское правительство, однако она была в итоге принята[711]. Соответственно, подобная мера наказаний относительно капиталистов была узаконена в России, и властям Донецкой республики ничего не оставалось делать, как принять этот способ влияния на преступников.