Искры - Михаил Соколов

— Я сама, доня моя, знаю, как велико твое горе. Но боюсь я, Нефед узнает — убьет. Нет, Аленушка, не надо так делать. Вернись домой от греха и лучше поклонись ему, ироду, в ноги, может он сжалится над тобой.

Но Алена и слушать об этом не хотела. Досада и обида на тетку придали ей еще больше решимости.

— Все одно я не покорюсь и не вернусь домой, тетенька, — сказала она, утирая слезы.

— Не отчаивайся, донюшка моя, не надо, — дрожащей рукой ласкала ее тетка Агриппина. — Мы — бабы, и нам не велено давать воли своему сердцу, Аленушка. Наша женская доля такая… Мы не можем жить по любви, Аленушка. Она — погибель наша.

Алена пала перед ней на колени, умоляюще простерла руки:

— Тетя! Тетенька! Ну, сжальтесь надо мной! Ну, помогите мне, не отговаривайте… Я люблю Леона. Я последнюю кровинку свою отдам за него, лишь бы он был со мной, но назад не вернусь. Да я… руки на себя наложу, но не покорюсь и не пойду за того слюнтяя, что прочит в мужья мне отец!

Слезы текли по ее щекам, глаза горели огнем, большие, черные, жгучие глаза, но тетка Агриппина только всхлипывала, закрыв косынкой лицо.

— Да неужели у вас сердце каменное? Неужели вы не женщина?! Вы ж на себя петлю надевали, вы знаете, что такое любовь, тетенька. Ну, довезите меня до станции, — умоляла Алена, хватаясь за край ее юбки, за руки и целуя их, но тетка молчала. Тогда Алена поднялась на ноги, бросила презрительный взгляд на заплаканное лицо тетки и, взяв узелок, стремительно вышла из хаты.

Остаток ночи она просидела на завалинке, под чужой хатой, а с зарей двинулась в путь. Выйдя в степь, она отдохнула немного. Далеко в стороне, выставив к небу кудрявые верхушки, в утренней дымке угрюмо стоял лес. С краю от него, в низине возле речки, виднелся хутор Бочковой, над ним курился беловатый дым, пеленой тянулся к речке.

Алена вздохнула и пошла по дороге, настороженным взглядом всматриваясь в утреннюю степь. В одной руке она держала узелок, в другой — снятые с ног гетры. Из-под платка ее выбилась прядь волос, и ветер игриво теребил их на солнце.

Босые ноги ее ступали твердо, уверенно, голова держалась гордо, и в этой порывистой походке, в надменном, своевольном взоре ее чувствовалась большая сила.

Дойдя до леса, Алена ступила на кундрючевскую дорогу и остановилась, оглядываясь по сторонам и вслушиваясь. На дороге, вдали, чернели подводы, там и сям в степи пестрели платки женщин. «Он не мог так скоро хватиться», — думала Алена, стараясь отогнать от себя тягостные мысли, и зашагала по узкой просеке. Но потом остановилась, опустила голову, точно перед ней нежданно стена выросла. Постояв в раздумье несколько минут, она опять вскинула голову и решительно зашагала по дороге.

Живительной майской прохладой дохнул на нее лес. Запахло ландышами. Наклоняясь друг к другу курчавыми кронами, встревоженно зашептались старики дубы, зашелестели жилистыми листьями.

Ветер смерчем налетел на дубраву, рванул платок с головы Алены. И зашумели, заскрипели столетние дубы, закачали макушками, будто вот-вот готовились повалиться на просеку и перегородить ее.

Алена ускорила шаг. Отчего-то сильней забилось сердце, тревогой наполнилась грудь.

— Господи, помоги мне! — прошептала она.

Тягостным был этот узкий, безлюдный проход в лесу. Наконец показалась степь. Впереди зазеленел молодой ковыль, запестрели бугорки байбаков, вдали замаячили телеграфные столбы железной дороги. Но не успела Алена дойти до станции: шагах в двадцати от нее, как призрак, на просеке выросла тучная фигура и окаменела, расставив ноги.

Алена остановилась. Тело ее задрожало, на лбу проступил холодный пот.

— Ну, здравствуй, дочка! — раздался злорадный голос Нефеда Мироныча.

«Конец… Господи, спаси!» — взмолилась Алена. Видя, как отец, словно хищник к своей жертве, спрятав за спиной арапник, медленно идет к ней, она в отчаянии выкрикнула:

— Уходите! Уйдите с дороги, говорю вам!

Нефед Мироныч шагнул к ней и распустил арапник, но Алена скрылась за деревьями.

— А-а, шлюха шахтерская! Запорю-ю! — взревел Нефед Мироныч и бросился за ней.

Алена убегала все дальше и дальше в чащу леса, и губы ее безгласно шептали:

— Ах, Лева-а! Пропала я!..

Нефед Мироныч неотступно бежал за ней, без крика, без ругательства, и Алена слышала хриплое дыхание его и стук кованых сапог.

— Не догоню… Господи, наддай силы! — шептал он.

Алена чувствовала, как подкашиваются ее ноги, как неистово бьется сердце, до боли стучит в висках кровь и в груди не хватает воздуха, и слезы покатились по ее горевшим щекам. Пробежав еще несколько шагов, она споткнулась и упала.

Нефед Мироныч, без картуза, в разорванном пиджаке, подбежал к ней и, шатаясь как пьяный, ожег ее арапником.

— За непослухание батька!.. Штоб почитала бога, сукина дочь! Штоб блюла законы! — приговаривал он, нанося ей неистовые удары.

Алена прижалась лицом к земле, вздрагивала при каждом ударе и молчала. Полные розовые руки ее, разбросавшись, судорожно сжимали и подминали старые гнилые листья, в глазах все помутилось… Наконец Нефед Мироныч схватил ее за руку, поднял и потащил на просеку. И тут встретился ехавший на станцию Егор. Зверем посмотрел он на Загорулькина и спрыгнул с дрог.

— Что с девкой сделал, ирод? — грозно выкрикнул он. — У-у, супостат!

— Езжай своей дорогой, казак… Я — отец, и не тебе указывать, — угрюмо проговорил Нефед Мироныч, волоча Алену к своей линейке.

Алена собрала последние силы, встала на ноги и, шатаясь и кусая губы от боли, сказала:

— Пропала я, Егор… Передай Леве, погибло все…

Приехав домой, Нефед Мироныч послал работника в соседнюю станицу за сватом, решив договориться с ним о подробностях спешной свадьбы, и перед вечером объявил Алене, что она будет повенчана.

Алена, не подымая глаз, выслушала его и ушла в свою горенку.

Вечер в семье Загорулькиных прошел так, словно в доме лежал покойник: никто не разговаривал, Дарья Ивановна плакала, бабка сидела под образами и шептала молитвы. Все с затаенным страхом прислушивались к стонам Алены в горнице.

Нефед Мироныч, не шевелясь, лежал на сундуке. Что там делает дочь? Неужели не покорится? Ему хотелось верить в себя, в свою силу, но теперь он ясно видел, что не имеет этой силы и не может сломить упрямство дочери. Боль и досада на себя и жалость к дочери томили его сердце.

В другой комнате Дарья Ивановна вполголоса причитала по мучительной своей жизни.

А в саду цвели яблони, цвела молодость, и соловьи пели ей страстные песни, песни жизни…

Нефед Мироныч распахнул окно, и в комнату ворвались буйные запахи яблонь.

В непостижимой дали вспыхнула и сорвалась звезда, перечертила темнолиловое небо и потухла, оставив за собой бледный след.

На улице девчата пели старинную песню:

Не давай меня, батюшка, замуж.Не давай, государь, за неровню:Не мечись на большое богатство.Не гляди на высокие хоромы,Не с богатством мне жить  —  с человеком.

Нефед Мироныч сел на стул у окна, наклонил седую голову и так остался сидеть.

Глава четырнадцатая

1

Егор Дубов за последнее время почернел, рыжеватая щетина покрыла его давно не бритые щеки, и от его былого лихого вида, от гордой казацкой выправки не осталось и следа. Сгорбившись, еле владея собой, он долго успокаивал Арину, ласкал ее своими неуклюжими, заскорузлыми руками, а у него самого в глазах блестели слезы.

— Ну, не убивайся, Андреевна, что ж теперь? Надо и о себе думать, — трогательно сказал Игнат Сысоич, топчась посреди комнаты, и вышел кликнуть извозчика.

Варя заперла квартиру, и все поехали в больницу.

Леон был еще не совсем здоров, чтобы работать, но накануне вечером, вернувшись со сходки, Чургин дал ему указания, что делать и в каком уступе, сообщив, что после работы в коренном штреке будет собрание шахтеров.

И Леон утром спустился в шахту.

Ольга работала на лебедке. Она недоверчиво взглянула на него и спросила:

— Совсем пришел? Трос я переставила, будешь выдавать со второй артельной лавы.

Леон повесил на гвоздь красный узелок с харчами и с нескрываемой гордостью ответил:

— Нет, Ольга, раз ты пришла, до обеда потрудишься. У меня есть дела поважней.

Ольга приняла это за шутку, но Леон повторил, что до обеда не будет работать, и пошел вниз, обдумывая, как лучше сказать речь в первом уступе нового горизонта. Какие только слова он ни подбирал в уме, а речи не получалось, и он начал беспокоиться: не подведет ли он Чургина, кружок, всех друзей?

На нижних плитах его остановил Загородный:

— Здорово, «коренной шахтер»! Ну, как дела?