Искры - Михаил Соколов

— А все-таки молодец ты, брат! Твои горячие слова заставили многих призадуматься… Ты слышишь меня, Леон?

— У него сильный жар, Илья Гаврилыч, — вполголоса сказала Ольга, — он ничего не слышит.

— Да-а… — задумчиво произнес Чургин. — Сейчас я буду у Симелова. А ты, Оля, скажи Борзых, чтобы… Впрочем, ничего не говори, я скоро вернусь.

Он надел картуз и открыл дверь, но Варя задержала его.

— Илья, ты что-то таишь от меня… Что случилось? Куда ты идешь? — волнуясь, спросила она и положила ему голову на грудь, скрывая слезы. — Не ходи, Илья… Я чувствую… Я боюсь за тебя.

— Не волнуйся, милая, — сурово сказал Чургин и большой теплой рукой погладил ее по голове. — Ничего особенного не случилось Я только дойду до гостиницы… То есть зайду к Симелову, — запнулся он и, взглянув на сына, игравшего в люльке, неторопливо вышел из комнаты.

«А что, если в самом деле нагрянуть сейчас в номера Кальянова и вывернуть все их подлые душонки наружу?» — думал Чургин, шагая по коридору.

У выхода он лицом к лицу столкнулся с Иваном Недайвозом, бежавшим ему навстречу.

— Гаврилыч? А я к тебе…

— Еще что случилось? — спросил Чургин.

— Ребята послали узнать… — Иван Недайвоз немного замялся, — как ты жив-здоров.

— Иди передай: жив, мол, здоров, того и вам желаю. — Чургин усмехнулся. — Все?

Иван Недайвоз решительно тряхнул головой:

— Нет! Раз мне тебя препоручили, я не отстану от тебя, Гаврилыч. Ты куда?

— Думаю до кальяновских номеров пройтись… Там меня ждут.

— Не чуди, Гаврилыч, там подрядчики со Степкиной шатией с обеда пьют. Заманивают, гадины, — не понимаешь?

Чургин немного подумал и решительно сказал:

— Пошли!

— Тогда погоди, я свистну своих ребят. Они тут недалече.

Недайвоз взял два пальца в рот, готовясь свистеть, но Чургин остановил его. Невдалеке показались тени быстро подходивших людей.

— Гости в дом, а хозяин бежать? — раздался голос Луки Матвеича. — Куда это? — спросил он, подходя и протягивая руку.

Вместе с ним подошли Семен Борзых, Загородный, Симелов.

— Да вот в том-то и дело, что ко мне другие гости с хутора приехали, — ответил Чургин. — Да и Леон бредит. Может, пойдем к доктору? Я как раз хотел пойти предупредить его.

— Отлично, — сказал Симелов, — идите, я догоню вас. Зайду только проведать больного.

— Тогда не будем терять времени, — предложил Лука Матвеич и, взяв Чургина под руку, пошел с ним вперед, тихо расспрашивая его о событиях дня.

Когда проходили улицей поселка, Иван Недайвоз, шагавший позади всех, несколько раз оглянулся и заметил человека, перебегавшего от дома к дому и прятавшегося в тени построек.

— Гаврилыч, — тихо позвал он, — какая-то собака следы нюхает.

Чургин и Лука Матвеич оглянулись. В этот момент между постройками мелькнула тень человека.

— Наверно, моей особой шпик интересуется, — шепнул Чургину Лука Матвеич, — Он еще вчера на вокзале увязался за мной.

— Тогда соберемся у Недайвоза. Семен, веди, — сказал он Борзых и обернулся к Недайвозу. — Иван Филиппыч, идем к тебе. А ты… задержи шпика.

Недайвоз присел на корточки и быстро юркнул за угол дома. А немного погодя он по-пьяному горланил на всю улицу, шагая… за подрядчиком Сусловым, который выслеживал Чургина. Потом где-то отозвались голоса приятелей Недайвоза, он закричал, что его «бьют», и не прошло и пяти минут, как подрядчика окружили и избили в кровь.

Старый Недайвоз еще сидел за сапожным столиком, когда к нему постучались гости. Он обрадовался им, жена Ивана засуетилась кипятить чай, но Чургин сказал, чтоб не беспокоилась, и попросил разрешения посидеть у них с товарищами.

— Так, посидим, побеседуем… И вы послушаете, дядя Филипп. Только, — посмотрел он на окна, — ставни надо хорошенько прикрыть.

Вскоре пришли Симелов и Ольга. Иван Недайвоз со своими приятелями остался на улице.

…Домой Чургин возвратился поздно. На столе он нашел записку от Стародуба с приглашением на чашку чаю. Утром, уходя на работу, он сообщил Дубовым, со слов Симелова, что положение мальчика безнадежно и что везти его в Новочеркасск — только напрасно мучить. Егор в тот же день уехал на хутор, оставив жену у Чургиных.

Глава двенадцатая

1

Две недели Леон пролежал в постели. Ходить он мог только медленно, осторожно, потому что малейшее движение вызывало боль в животе. Он исхудал, лицо его пожелтело и заросло чернявой бородой, нос как бы удлинился. Смотрел Леон на себя в зеркало и только грустно качал головой. Такой ли он был прежде? И всему этому причиной была шахта.

Как часто за время болезни ему вспоминались неохватные донские степи, пахучие хлеба и травы, звонкий гомон птиц. И Леон затосковал по дому, по родной степи, по заросшей камышами речке. Теперь ему нечего было думать о работе в шахте. Одно желание и одна мысль владели им: поправиться и уходить отсюда. Немедленно.

Варя заметила, что Леон не интересовался ни гармонью, ни книгами, с Ольгой был молчалив и неласков и все смотрел в окно, на далекие степные шири. Однажды перед вечером, гладя белье, она спросила:

— Ты не уходить, случаем, вздумал? Даже гармошку в руки не берешь. О чем так зажурился?

Леон стоял у окна. За окном, через выгон, с обушками на плечах, устало шагали шахтеры. От шахты в степь убегал длинный поезд с углем.

— Ты думаешь, в хуторе тебе лучше будет? — продолжала Варя, разглаживая утюгом ситцевую Леонову рубашку. — Ушла от тебя хуторская нищая жизнь, — забылась. А вспомни-ка, что говорил, когда приехал?

— Ну, и тут мне не жить, — угрюмо ответил Леон. — Не полезу я больше в могилу эту, в шахту.

— Тем, что уйдешь, ты никому не отомстишь, а лучшего не найдешь.

Леон обернулся к ней и страдальчески заговорил, держась рукой за живот:

— Да я — живой человек? Сердце у меня людское или собачье, по-твоему? Что ни день — человек, что ни день — смерть. Как хорь цыплят душит! А я целовать ее должен, яму эту могильную, гроб этот подземельный? Душу от нее мне воротит. Я затоптал бы ее своими ногами!

В открытую дверь неслышно вошел Чургин.

Леон отвернулся, сорвал нарядный зонтик герани, смял его. Пурпурные лепестки один за другим посыпались на пол.

Чургин хмуро глянул на лепестки, поставил лампу в угол.

— Кхе!.. Кто это и с кем тут целоваться собирается? — как бы не понимая, спросил он.

Варя брызнула водой на кофточку, недовольно ответила:

— С Леоном про шахту толкуем. Уходить собирается.

— Так… — Чургин налил воды в таз, поставил его на табурет. Умываясь, спросил: — И куда собирается? В Кундрючевку, что ли?

— А хоть бы и туда, — с сердцем ответил Леон, все так же стоя у окна.

— А-а… — Намыливая лицо, Чургин помолчал некоторое время и отрывисто продолжал: — Значит, цепко вы с Кундрючевкой этой… держитесь друг за дружку. А я думал… ты ей не нужен больше. — Он смыл мыло, опустил руки на дно таза. — Неужели ты, брат, так ничему здесь и не научился? Мы говорили с тобой не раз об этом, на кружке кое о чем читали, а ты все не видишь, что вокруг тебя делается. Плохо, Леон!

— Ты меня не переубедишь.

Чургин умылся, переоделся и подошел к зеркалу причесать волосы. Он понимал, что дело идет к тому, чего и надо было ожидать после аварии, — к уходу Леона с шахты. А этого-то Чургин никак не хотел допустить. Однако он хорошо знал, как трудно говорить с Леоном, и, разговаривая, старался подбирать слова помягче.

— Видишь ли, брат, я-то меньше всего думаю переубеждать тебя. Словами ведь всего не скажешь. Но мне казалось, что ты достаточно насмотрелся на жизнь и сам понял, почему не идет к нам счастье. И я был уверен, слушая твои слова в шахте, что ты увидал, наконец, на кого следует направлять кулаки, — ты об этом говорил у тела Мартынова. Значит… это сгоряча было сказано? Жизнь идет мимо тебя, ты смотришь на нее и только шарахаешься в сторону, как пугливый конь. А надо идти прямо к своей цели, не оглядываясь и не пугаясь. И самое главное: надо научиться владеть своими нервами и уметь терпеть.

— Мимо меня идет жизнь, — с обидой в голосе повторил Леон слова Чургина. — Против меня она идет, если хочешь знать! За горло она схватила меня! Какие же надо иметь жилы, чтобы терпеть такую жизнь? В хуторе я терпел, тут — терпи. Что ж, по-твоему, меня будут бить по одной щеке, а я должен подставлять другую? Атаманам разным, Загорулькиным или хоть бы Шухову? Да пропади они пропадом все! Крушить надо, чтобы и духу их не осталось, а не терпеть, не смотреть на них. Хватит, что отец мой и дед мой смотрели на них всю жизнь и терпели. — Он говорил горячо, с огоньком.

Чургин улыбнулся. Этот-то огонек и нравился ему в Леоне. «А бунтарство со временем пройдет», — подумал он и сказал: