Искры - Михаил Соколов

— Когда будет приведен в порядок уклон? — спросил Стародуб у Чургина.

— К шести часам утра.

Работа по очистке уклона шла быстро, и Стародуб остался доволен распорядительностью Чургина, но по тому, как рабочие встречали его молчанием и редко кто снимал шапку и здоровался, как злобно сверкали глаза у людей, он понял, что в шахте было не все благополучно.

— Ночная смена должна работать, — сказал он Чургину.

По расчетам Чургина, уборку породы можно было закончить к вечеру, ремонт пути и того раньше, а на крепежные работы требовалось три часа. И он ответил:

— Ночная смена будет работать.

— Через час подниметесь ко мне.

— Хорошо.

Чургин догадывался, о чем будет идти речь в кабинете управляющего, и зашел в первую артельную лаву к Семену Борзых посоветоваться.

— Стародуб вызывает меня к себе, — тихо заговорил он, отозвав Борзых в сторону. — Очевидно, будет интересоваться не столько причиной катастрофы, сколько тем, что я позволил Леону, тебе и Недайвозу говорить «бунтарские» речи.

Борзых снял очки, долго вытирал их подолом рубахи, наконец водрузил на нос и спросил:

— Ну, так что ты мне хочешь сказать?

Чургин поднял на него глаза и ничего не ответил. Он чувствовал, что предстоящий разговор со Стародубом — первый за все время его работы у Шухова разговор, после которого он, возможно, не будет работать на шахте. Не станет же он отрицать того, что допустил речи против хозяев? Но если он допустил их, может ли Стародуб поверить, что Чургин не сделал это умышленно, что он не является скрытым вдохновителем Леона, Борзых, Недайвоза? «Безусловно, не поверит… Да… Наступает развязка. Роль моя на шахте ясна. Откажись я — не поверят. Скажи — арестуют», — обдумывая положение, рассуждал сам с собою Чургин.

Борзых обратил внимание: Чургин, достав папиросу, взял ее в рот не тем концом и держал ее так, о чем-то думая. Борзых вынул папиросу у него изо рта, но Чургин, вместо того чтобы закурить, спрятал ее в портсигар.

— Я, кажется, не знаю, как себя держать, Семен. Странно, но это так, — признался он. — Открывать себя я не могу.

— Не имеешь права.

— И отказаться, если он в упор спросит, я тоже не могу. Черт его знает, как это глупо выходит. Я могу провалиться только из-за одного своего характера: не умею кривить душой.

— Так… Еще что скажешь? — хладнокровно спросил Борзых.

Чургин поправил фитиль своей лампы, туже надел картуз.

— А еще я тебе вот что скажу, — по-обычному, твердым голосом заговорил он: — Потолкуй сейчас же со старшими второй, третьей и четвертой артели, найди Загородного, тетку Матрену, Митрича, словом, всех наших. Будем начинать подготовку шахтеров к стачке. Основные требования к Шухову: восьмичасовой рабочий день, повышение расценок, охрана труда, увольнение остальных подрядчиков и штейгера. О других требованиях поговорим сегодня на кружке.

Борзых улыбнулся:

— Вот это добрые речи! А поначалу молол, что и не разберешь. Раскрывать себя мы, то есть организация, запрещаем тебе. А дальше — тебя не учить.

— Ну, тогда желай успеха. Я пошел…

— Желаю, Илья… — Борзых пожал руку Чургину. — Смотри, прямой ты уж больно, черт! Надо пока в обход идти.

Спустя час Чургин явился в главную контору. Тяжелыми, медленными шагами он подошел к кабинету управляющего, секунду постоял в раздумье. «А, черт! Рано ты захотел со мной объясняться»; — пожалел он мысленно и, как обычно, без предупреждения вошел в кабинет.

Стародуб, отвалясь к спинке кресла, о чем-то думал. Лицо его было озабочено, лоб и виски — красные, видимо он тер их пальцами.

— Вы меня просили зайти, господин управляющий. Я вас слушаю, — негромко сказал Чургин, подходя и снимая картуз.

Стародуб поднялся из-за большого письменного стола красного дерева и зашагал по кабинету, ничего не ответив.

Чургин посмотрел на него — небольшого, крепкого, на ладные шевровые сапоги и перевел взгляд на огромные, в рост человека, часы. «Интеллигентская манера… Знаешь, — говори сразу, в обморок не упаду», — подумал он. Взгляд его остановился на хорошо вычерченном генеральном плане второго горизонта, приколотом к стене у стола. Он пристально посмотрел на него и заметил: это и был тот самый проект Стародуба, которыми предусматривались малые лавы. Внизу на нем виднелась размашистая подпись Шухова. Но, несмотря на это, работы в шахте велись по новому проекту Чургина.

А Стародуб, заложив руки назад, все продолжал ходить по мягкому текинскому ковру и молчал.

Так прошла минута, две, и никто за это время не произнес ни слова. Казалось, происходил какой-то немой поединок этих людей, и ни тот, ни другой не хотел сдаваться, ожидая, пока заговорит противник. Чургин знал эту манеру Стародуба, на многих она действовала, подобно пытке.

Простояв ровно пять минут, — он это заметил по стенным часам, — Чургин надел картуз, потянул его за лакированный козырек и повернулся уходить.

— Садитесь… пожалуйста, — услышал он неторопливый голос.

Он вернулся и, подойдя к столу и положив на него картуз, опустился в желтое кожаное кресло, рассеянно достал портсигар и закурил.

Стародуб сел в свое кресло с высокой резной спинкой, бросил на Чургина мимолетный взгляд, но на его холодном, бледном лице не заметил и тени волнения. Похоже было, что этот худощавый, непомерно сильный человек был не его десятник и не к управляющему рудником пришел, а к давнишнему своему приятелю, и вот уселся в кресле, беспечно закурил и большими голубыми глазами безразлично наблюдает, как синеватыми кольцами, вращаясь, к потолку уходит дым от его папиросы.

И Стародуб смягчился. Любил он в Чургине эту строгость, уменье держаться при любых обстоятельствах. Но о нем так много наговорили ему Петрухин и Кандыбин…

— Господин Чургин, скажите, — с холодком в голосе заговорил Стародуб, — с каких пор вы стали забывать, как надо держать себя в кабинете управляющего?

Чургин шевельнул бровями, неторопливо ответил:

— Я хорошо помню, где нахожусь и с кем имею честь разговаривать.

— Вы одно забываете, господин Чургин, что эта ваша вольность, мягко выражаясь, не вечно может проходить безнаказанно. — Стародуб многозначительно помолчал, как бы желая дать почувствовать значение своих слов, и продолжал: — Объясните мне, что означает сегодняшнее ваше поведение в шахте? Что это за митинг, бунтарские выкрики и ваше молчание? Я, конечно, ценю вас, как ценил и до этого, но я никому не позволю сеять на вверенном мне предприятии своеволие и неповиновение…

Чургин знал, что если начать с этих вопросов, сразу будет видно, что он защищается, а раз защищается, значит, виноват. И он начал, как всегда, по порядку.

— Повторяю еще раз, Николай Емельяныч, я знаю, что вызвал меня управляющий шахтой, но он в продолжение пяти минут не желал говорить со мной, а мне не о чем было, потому я и решил вернуться в шахту, чтобы не терять дорогого времени. Ну, а что касается того, что происходило сегодня в шахте, — извольте, я дам самые точные объяснения. Рабочие выражали свое возмущение нелепой гибелью товарища и тем, что подрядчики ставят при содействии господина штейгера…

— Позвольте — как это «при содействии штейгера», — перебил Стародуб. — Какое содействие?

— Вот я и говорю: при содействии господина штейгера ставят негодные стойки, хищнически разрабатывают лавы, губят людей, а здесь, в конторе, ходят, нашептывают, сговариваются отомстить Чургину…

— Ну, хватит! — опять перебил Стародуб и встал. — Я отдаю вам распоряжение: немедленно убрать лебедчика Дорохова, перевести на другую работу эту девчонку, его сменщицу, Ольгу Колосову, и поставить на лебедку расторопных людей. Далее: я распускаю ваши артели, отдаю лавы подрядчикам и запрещаю вам налагать на них штрафы. И, пожалуй, я подумаю также о вас… Довольно! — Он резко повернулся и заходил по кабинету.

У Чургина дух перехватило от этих слов управляющего. «Все. Конец всему, что я сделал», — мелькнула у него мысль. Что ему ответить, этому барину с золотыми молоточками? Да и стоит ли продолжать этот мучительный разговор? Но нельзя было молчать, и Чургин, стараясь держаться ровно, сказал:

— Вы можете рассчитать меня хоть сегодня, господин управляющий, но от этого истина не перестанет быть истиной. Убил человека подрядчик Жемчужников. Он подлил масло под тормозную колодку из мести мне за деловые замечания. И вы напрасно торопитесь возвратить ему лаву.

— Он подлил масло? Вздор! Не может быть!..

— Уже было… Ваши распоряжения… Впрочем, мы поняли друг друга. Я не могу работать у вас, — закончил Чургин и встал. — Вы слишком легко даете себя вводить в заблуждение. И я доложу обо всем хозяину шахты.

Этого Стародуб не мог снести. Резко обернувшись, он негодующе сказал: