Новый Мир ( № 7 2009) - Новый Мир Новый Мир

Устроив небольшой еврейский погром (в фильме — довольно невинная забава: ворвались хлопцы в шинок, побили горшки и напились на халяву горилки; единственного попавшегося им еврея Янкеля (Сергей Дрейден), — великодушно защищает от расправы Тарас), казаки выступают на Польшу.

Полуголое воинство в мохнатых шапках движется по степи. В польском фильме «Огнем и мечом», надо сказать, запорожское войско выглядело намного внушительнее. Тысячная массовка, ощерившаяся мушкетами, полуголые гиганты вшестером лупят в гигантские барабаны, плясуны, музыканты и песельники пляшут и поют перед строем, поднимая боевой дух. У поляков запорожцы используют коварную и хитрую тактику, ложными атаками изматывая противника. На штурм крепостей идут, толкая перед собой страшные осадные башни — «Гуляй-города», каждая стоит целого даже не танка, а бронепоезда.

У нас все проще. Как бог на душу положит. Казацкая конница зачем-то лавой несется на крепостные стены, того гляди вмажется. Потом, неведомо как и где спешившись, казаки лезут на штурм. Их осыпают камнями и поливают горящей смолой. Глядя на такое дело, мудрый Бульба говорит кошевому: «Вели отступать. Даром потратим казацкую силу» (фраза, отсутствующая у Гоголя; у него-то как раз  герой казацкую силу не экономил).

Все становятся лагерем у стен города, и начинается осада. И тут, как на грех, татарка — горничная польской княжны — подбивает Андрия на измену.

В отличие от причин/поводов для войны, тема измены Андрия в фильме продумана основательно. Это уж такая измена, что не заслуживает никаких оправданий.

Во-первых, Андрий проявляет потенциальную склонность к предательству еще в Сечи. Бортко специально сочиняет беседу двух братьев после того, как они стали свидетелями страшной казни убийцы, зарытого живьем в одной могиле с убитым. Андрий сомневается: «А как же закон? Римское право…» — «Не наше это все», — бубнит недовольно Остап. Смысл тот, что тут, у нас под ногами, — наша земля и, соответственно, должны быть наши законы. А право и всякие там «общечеловеческие ценности» — не наше, и кто такую ересь в голову берет, перебежит при первой возможности.

Во-вторых, Андрий изменяет товарищам не по причине великой любви, а исклю­чительно ради секса. Именно поэтому в черно-белых воспоминаниях Андрия о киевских встречах с полячкой фигурируют ее голые сиськи, на которые Андрий смотрит с угрюмой страстью и при первой же возможности хватает крепкой муж­ской рукой. Полячка (Магдалена Мельцаж) — очень красивая, как модель. Андрий видеть ее спокойно не может. Так хочет, что готов и Родину, и отца, и товарищей, и брата продать. В фильме из его пламенной речи (обширной и очень романтичной у Гоголя) запоминается только: «Что мне товарищи и отчизна? Нет у меня никого! Никого, никого!» — и в конце сцены, совершив акт отречения, он довольно грубо, ножом разрезает на полячке корсет и тащит красавицу в койку.

В-третьих, Андрий не просто переходит на сторону ляхов, но получает полячку в обмен на обязательство разбить своих прежних товарищей (этого тоже у Гоголя не было). Любопытно, что в комнату к возлюбленной татарка проводит Андрия через залу, где заседает военный совет. Отец панны — дубненский воевода (Даниэль Ольбрыхский) — с ненавистью провожает взглядом казака-перебежчика, но не оста­навливает. Он, в сущности, продает свою дочь. Но, конечно, не за буханку хлеба.

И он и Андрий знают, какую цену придется заплатить. И когда Янкель рассказывает Бульбе об измене Андрия, он говорит, что свадьба с полячкой будет, когда Андрий прогонит запорожцев от города.

Именно Андрий в фильме выдает будущему тестю главную военную тайну — сообщает, что полвойска казаков ушло. А когда начинается решающий бой, он выносится из крепости во главе отряда гусар и отчаянно, страшно, механически рубит направо-налево, каждым взмахом сабли отбирая казацкую жизнь. Он уже не человек — мертвец, орудие убийства, какая-то гильотина, несущаяся верхом на коне. И, увидев,  что сделалось с сыном, Тарас со скорбью понимает: выбора нет, придется убить.

Тарас этого вовсе не жаждет. Интриг ради этого никаких не плетет. Надо сказать, что скользкий момент с оставлением половины войска под Дубно вообще в фильме Бортко замят. Получив весть о разгроме Сечи, запорожцы просто делятся надвое, скорбно прощаются и расходятся, безо всяких споров и рассуждений. Словно получив не подлежащий обсуждению приказ из «ставки верховного главнокомандования».

Бульба наливает оставшимся товарищам боевые сто грамм, провозглашает тосты: «За Сечь!», «За русскую землю!», «За христиан!». А они глядят на него как дети — с доверием и готовностью: «Веди нас, батька!»  Сменяются крупные планы. Лица — родные-родные, наши. Недаром Бортко снял в ролях казаков народных любимцев — Борис Хмельницкий, Михаил Боярский, Александр Дедюшко, Юрий Беляев, Петр Зайченко, Владимир Вдовиченков… (иных, к несчастью, — уже с нами нет, что сообщает дополнительную скорбную ноту). Большинство из них — сильно немолоды, их лица испещрены морщинами, но они все равно — дети. Бульба — чуть не единственный среди них взрослый. Отец. И он печется о них, заботится, бережет, наставляет и вдохновляет на подвиги. Они все ему как сыновья. И, видя, как Андрий безжалостно рубит братьев своих, Бульба в гневе велит Товкачу загнать предателя в лес.

Оставшись с глазу на глаз с отцом, Андрий сразу смиряется. Слезает с коня. Глядит исподлобья, обреченно и хмуро, знает: не будет ему прощения. Бульба качает головой, говорит с болью: «Так продать! Продать веру! Продать своих… Стой же, не шевелись. Я тебя породил, я тебя и убью», — стреляет. А затем как подкошенный падает на колени перед телом убитого сына.

Сцена сыноубийства не завершает бой, как у Гоголя, но фактически открывает его. Покарав отрекшегося от отца и товарищей сына, Бульба водружается на коня и скачет по всему полю, подбадривая прочих, истинных своих сыновей. «Что, есть еще порох в пороховницах? Не ослабела еще казацкая сила?» — «Нет, батька! Есть порох в пороховницах! Не ослабела казацкая сила!» Эпическая формула: один и тот же вопрос — тот же ответ — повторяется раза три, что смотрится довольно дико в горячке боя. Но Бортко как истинный соцреалист не боится условности. Достоверность — это все ерунда. Главное — пафос. И казаки, умирая один за другим, полностью озвучивают написанные Гоголем развернутые предсмертные речи. Вот какой-то старик с всклокоченной седой бородой и крестом во всю грудь, стоя на груде тел, получает смертельную пулю и возглашает: «Прощайте, паны-братья, товарищи! Пусть же стоит на времена вечные православная Русская земля и будет ей вечная честь!» Вот на крупном плане вражья сталь вонзается в казацкое тело: хрясть! Из рубленой раны течет густой кетчуп, смешиваясь с грязью и пылью. Казак (Борис Хмельницкий) падает на землю, гладит ее, проникновенно отчитывается: «Сдается мне, паны-братья, умираю хорошею смертью: семерых изрубил, девятерых копьем исколол. Истоптал конем вдоволь, а уж не помню, скольких достал пулею. Пусть же цветет вечно Русская земля».

Актеры старой театральной закалки декламируют все это с правильными цезурами. Те, кто помоложе, бормочут бытовой, «сериальной» скороговоркой: «Пусть сгинут все враги и ликует во веки вечные Русская земля», — хрипит вздернутый аж на три копья казак (Александр Дедюшко). Но тут в дело вступает бархатный закадровый голос Сергея Безрукова и задушевно льет елей в уши: «И вылетела молодая душа. Подняли ее ангелы под руки и понесли к небесам. Хорошо будет ему там. Садись одесную меня, — скажет ему Христос, — ты не изменил товариществу, бесчестного дела не сделал, не выдал в беде человека, хранил и сберегал мою церковь»… Высоко в небе парит цапля. Эх!

И ведь не скажешь же, что это не Гоголь! Это все он написал. А искать какой-то кинематографический эквивалент его ритмизованной прозе и «гомеровским» эпическим формулам никто ведь, собственно, и не обещался. Перед авторами стояли другие задачи.

После того как Остапа берут в плен, а Товкач спасает раненого Бульбу и привозит на Сечь, Ступка получает наконец возможность внутренне совпасть с ролью и существовать в ней безо всяких дополнительных подпорок и оправданий. Тут в фильм проникает дыхание настоящей трагедии. Сцена с Янкелем, когда Бульба приходит просить еврея доставить его в Варшаву, — одна из лучших в картине. Темная еврейская хата, сквозь окошко чуть брезжит зимний, холодный свет, два выдающихся актера играют наконец не идеологию — жизнь. Ступка совершенно слезает с котурнов. Он — просто несчастный отец. Патриарх, вождь, никого ни

о чем не привыкший просить, — сокрушенный горем, просит чужого: «Помоги».