Избранные труды о ценности, проценте и капитале (Капитал и процент т. 1, Основы теории ценности хозяйственных благ) - Ойген Бём-Баверк

В одном месте Беккариа затрагивает также момент, впервые введенный Галиани, о влиянии времени и об аналогии с вексельным процентом, являющимся интересом по отношению к месту (с. 122); однако, он останавливается на нем еще поверхностнее, чем Галиани.

Что касается католической Франции, то она отстала и в теории, и в практике. Ее государственные законы о проценте в течение столетий считались самыми строгими в Европе. В то время, как во всех остальных государствах единодушно уже разрешили взимание процентов или совершенно открыто или в очень слабо замаскированной форме уже наперед условленного интереса, Людовик XIV нашел уместным возобновить существующее запрещение взимания процентов в таком объеме, что запрещались даже торговые проценты: единственно Лионский рынок был изъят из этого запрещения260. Сто лет спустя, когда в других странах уже стали осмеивать давно отжившее свое время запрещение взимания процентов в духе Зонненфельса или Бентама, во французском судопроизводстве оно пользовалось еще всей своей гибельной силой, и только в 1789 году порвали с этой институцией средневекового духа, как со многими другими: законом от 12 октября 1789 года запрещение взимания процентов было формально отменено и было заменено процентной ставкой в 5%.

Как законодательство, так и теория во Франции упорнее всего придерживалась строгой точки зрения канонистов. Мы уже видели, в какой незначительной степени могла быть принята теория Молинея около середины XVI столетия. В конце XVI столетия столь просвещенный автор, как Жан Боден, находит запрещение взимания процентов вполне справедливым, хвалит законодателей, издающих его, за их мудрость и считает самым целесообразным вырвать процент вместе с его корнями («отсечь корень ростовой прибыли, и не только стержень его, но и все ответвления»)264. Правда, в XVII столетии француз Сальмазий блестяще высказывался, в пользу процента, однако сделал это вне пределов Франции. В XVIII веке, наконец, растет число авторов — сторонников процента. Так, Ло борется уже за полную свободу процентного обращения, даже за уничтожение процентной ставки264; Мелон называет процент неизбежной общественной необходимостью и предоставляет богословам согласовать свои нравственные сомнения с этой необходимостью264. Монтескьё объявляет, что безвозмездная отдача в ссуду денег бесспорно представляет собою похвальный поступок, но это может быть только предметом религиозного совета, а не гражданского закона264. Однако несмотря на это, все же еще находились авторы, которые выступали против них, защищая старое строгое учение канонистов.

Среди этих запоздалых борцов за учение канонистов выделяются в особенности двое: авторитетный юрист Потье и физиократ Мирабо.

Потье сумел выбрать из хаоса аргументов канонистов наиболее основательные и соединить их с большим умением и остроумием в одно целое, в котором они в самом деле представлены очень убедительно. В примечании приведу главное характерное место, которое уже обратило на себя внимание некоторых исследователей учения о проценте265.

В том же смысле высказывался и автор: «Philosophie rurale»267, Мирабо, впрочем, более усердно, чем удачно. Его рассуждения о проценте относятся к наиболее запутанным, которые когда-либо писались по этому вопросу. Он — фанатический противник процента и неутомим в приведении доводов против него. Он, между прочим, доказывает, что нет никакого справедливого обоснования для отдачи в ссуду денег за вознаграждение. Во-первых, деньги не служат для естественного употребления, а только представляют его. «Извлекать доход из их представительного характера — значит искать в зеркале изображение, которое оно дает». Затем, на его взгляд, в пользу собственников денег не говорит и тот довод, что они должны жить доходом на свои деньги: это можно было бы устранить тем, что они могли бы превратить деньги в другие блага и жить затем доходом от отдачи внаем этих благ. Наконец, для денег не имеет места порча, которая существует для домов, мебели и т. п.; поэтому по справедливости нельзя требовать также вознаграждения за их порчу267.

По всей вероятности, уже эти доводы покажутся довольно слабыми. Но Мирабо в своем слепом усердии идет еще дальше. Он не может отрицать того факта, что должник в состоянии добыть при применении денег «emploi», средства для уплаты процентов за взятый в ссуду капитал. Но и этим фактом он пользуется против процента! Он доказывает, что должники всегда должны терпеть убыток, потому что невозможно установить равновесия между процентом и emploi. Неизвестно, какой доход даст земледелие земледельцу, занимающему капитал; могут иметь место непредвиденные несчастные случаи, и поэтому (!) должник всегда (!) будет в убытке269. Даже больше! В одном месте из вполне естественного факта, что каждому частному лицу приятнее получать проценты, чем платить, Мирабо серьезно выводит довод, что платить проценты должно быть вредно для должника!269.

Опираясь на такие доводы, он не стесняется в резкости осуждения денежного процента. «В общем, — говорит он, — денежный процент разоряет общество, препровождая доходы в руки людей, которые не являются ни землевладельцами, ни производителями, ни промышленниками, и которые... могут считаться только трутнями, живущими эксплуатацией общественных ульев»270.

Однако, несмотря на это, сам Мирабо не в состоянии отрицать дозволительность взимания процентов в известных случаях. Поэтому он должен вразрез со своими взглядами нарушить принцип запрещения взимания процентов и признать некоторые исключения, выбор которых зависит от совершенно произвольных и не выдерживающих критики разграничений271.

Редко существовала более благодарная задача, чем та, которую представляло собой во второй половине XVIII века опровержение учения, давно отжившего свой век, давно уже разложившегося, возбуждавшего отвращение у одних и насмешку у других, учения, которое существовало только как ветхая развалина и при всем том еще должно было прибегать к таким жалким научным подпорам. За эту весьма благодарную задачу взялся Тюрго, который разрешил ее с необыкновенным умением и блестящим успехом. Его «Mémoire sur les prets d’argent (“Записка о денежных ссудах”)»272 — равноценное pendant к сочинениям Сальмазия о ростовщичестве. Тем не менее нынешний исследователь найдет в его рассуждениях наряду со многими удачными обоснованиями и немало слабых. Но удачные и неудачные обоснования приводятся с таким умом и остроумием, с таким риторическим и диалектическим искусством и при помощи таких убедительных приемов, что их действие на современников могло быть только победоносным.

Так как достоинства этой работы заключаются не столько в самых мыслях, которые по большей части тождественны с обычными аргументами его предшественников, сколько в убедительной их форме, то более подробный разбор содержания «Mémoire» имел бы смысл только тогда, если бы я воспроизводил длинные цитаты из него дословно, а от этого я должен отказаться за недостатком места. Поэтому я ограничусь тем, что приведу некоторые более характерные мысли из рассуждений Тюрго.

Самым важным обоснованием, оправдывающим процент, он считает право собственности, которое заимодавец имеет на свои деньги. В силу этого он имеет «неприкосновенное» право располагать ими по своему усмотрению и облагать их отчуждение и ссуду такими условиями, какие он найдет желательными, например, уплатой процента (§ 23 и след.). Этот аргумент очевидно ложен, так как им можно было бы доказать как законность процента вообще, так и законность и справедливость ростовщического процента в 100%!

Возражение о бесплодности денег Тюрго опровергает теми же доводами, что и его предшественники (§ 25).

Особенное внимание оказывает Тюрго выше воспроизведенному рассуждению Потье. Мнение Потье, что взаимные услуги по справедливости должны быть одинаковы, чего в ссуде за вознаграждение не наблюдается, он опровергает посредством аргумента, что те предметы, которыми обмениваются добровольно, без обмана или принуждения, в известном смысле всегда обладают одинаковой ценностью. На роковое возражение, что для потребляемых вещей нельзя себе представить употребления, независимого от самой вещи, он возражает упреком в юридической казуистике и недозволительной метафизической отвлеченности и приводит обычную аналогию между ссудой денег и отдачей внаем непотребляемой вещи, например, алмаза. «Как! Неужели это преступление заставлять меня платить что-нибудь за ту громадную выгоду, которую я извлекаю из употребления суммы денег, а требовать плату за ничтожную пользу, которую я извлекаю из мебели или драгоценности в течение того же времени? И это потому, что тонкий ум юриста в одном случае может отделить употребление вещи от самой вещи, а в другом не может? Это в самом деле слишком забавно» (p. 128).