Покинутый - Оливер Боуден

Что он думал при этом, я не могу сказать. Может быть, он считал, что противник превосходит его численно, или полагал, что отступление отрицательно скажется на отношениях Вашингтона и Конгресса, и командующий, наконец-то, будет отстранен. В общем-то, по большому счету, причины этого поступка были не важны, и я никогда его не спрашивал.

Знаю только, что Вашингтон приказал ему атаковать, а он сделал наоборот, и результатом стал стремительный разгром. Мне говорили, что к этой битве приложил руку Коннор, помогший повстанцам удержать позиции, а Чарльз отступил прямо на порядки Вашингтона и в словесной перепалке с командующим употребил довольно крепкие выражения.

Я легко мог это представить. Я помнил того молодого человека, с которым много лет назад я познакомился в гавани Бостона, помнил, с каким благоговением он смотрел на меня и с каким презрением, свысока, на всех остальных. С тех пор, как он был обойден должностью главнокомандующего Континентальной армией, его недовольство Вашингтоном терзало его, как открытая рана — все сильней и сильней, без надежды на избавление. Мало того, что он дурно отзывался о Вашингтоне при любом удобном случае, очерняя его во всех смыслах и как человека, и как командующего, но он занялся интригами еще и в переписке, стараясь перетянуть на свою сторону членов Конгресса. Правда, отчасти его ретивость вдохновлялась верностью Ордену, но все равно она подпитывалась личным раздражением от того, что его обошли когда-то. Чарльз мог бы получить отставку в британской армии и стать во всех отношениях американским гражданином, но ему было свойственно очень британское чувство превосходства, и он очень остро чувствовал, что должность главнокомандующего принадлежит ему по праву.

Я не могу упрекать его за то, что он примешивал к этой истории личные мотивы. Кто из рыцарей, впервые встретившихся когда-то в таверне «Зеленый Дракон», был свободен от этого? Наверняка не я. Я возненавидел Вашингтона за то, что он сотворил с деревней Дзио, но его руководство революцией, трезвое порой до безжалостности, не несло на себе отпечатка жестокости, насколько мне было известно. Он не приписывал себе чужих успехов, и теперь, когда, несомненно, война близилась к концу, разве мог его кто-нибудь назвать иначе, чем героем?

В последний раз я виделся с Коннором три года назад, когда он оставил меня одного возле Вашингтона. Одного. Без посторонних. И хотя и постаревший и не такой прыткий, как прежде, я все-таки получил возможность отомстить за все, что он сделал с Дзио, и мог наверняка «отстранить» его от командования, но я не тронул его, потому что во мне уже было сомнение: не ошибся ли я на его счет? Наверное, пришло время сказать: я ошибся. Это человеческая слабость — видеть изменения в себе и полагать, что остальные при этом не меняются. Пожалуй, в этом и была моя ошибка с Вашингтоном. Может быть, он изменился. Я только пытался понять, прав ли Коннор.

А тем временем Чарльз после своей перебранки с Вашингтоном был арестован за нарушение субординации, предстал перед военно-полевым судом и в итоге потерял свою должность и нашел пристанище в Форте Джордж, где остается и до сих пор.

— Этот парень направляется сюда, — сказал Чарльз.

Я сидел у стола в Западной башне Форта Джордж, перед окном с видом на океан.

Через подзорную трубу я видел на горизонте корабли. Это они держат курс сюда? И там Коннор? И его товарищи?

Я повернулся и жестом пригласил Чарльза сесть. Он был неряшливо одет; лицо утомленное и осунувшееся, и на лицо свисали седеющие волосы. Он был раздражен, но если и вправду сюда идет Коннор, то раздражение это вполне объяснимо.

— Он мой сын, Чарльз, — сказал я.

Он кивнул и отвел взгляд, сжав губы.

— Я так и думал, — сказал он. — Похож. А его мать — та женщина из могавков, с которой вы. сбежали тогда, не так ли?

— О, я даже сбежал?

Он пожал плечами.

— Только не говорите мне, что я не забочусь об Ордене, Чарльз. Вы ведь тоже несете ответственность.

Молчание длилось долго, и когда он снова посмотрел на меня, глаза его вспыхнули.

— Когда-то вы поставили мне в вину то, что я создал ассасина, — недовольно сказал он. — А не кажется ли вам это издевкой и даже лицемерием, потому что он ведь именно ваш отпрыск?

— Возможно, — сказал я. — Я действительно больше не уверен.

Он сухо рассмеялся.

— Орден безразличен вам уже давно, Хэйтем. В последнее время я не вижу в ваших глазах ничего, кроме бессилия.

— Не бессилие, Чарльз. Сомнение.

— Да хоть и сомнение, — он фыркнул. — Вряд ли великому магистру тамплиеров приличествуют сомнения, вам не кажется?

— Может быть, — согласился я. — А может быть, я понял, что только дуракам и детям они не свойственны.

Я снова посмотрел в окно. Недавно корабли для невооруженного глаза были булавочными головками, теперь они выросли.

— Чушь собачья, — сказал Чарльз. — Ассасинские бредни. Вера не допускает сомнений. Это минимум, чего мы требуем от наших лидеров: веры.

— Я помню время, когда вы нуждались в моем покровительстве, чтобы примкнуть к нам; теперь вам впору занять мое место. Вы бы стали хорошим великим магистром, как по-вашему?

— Таким, как вы?

Долгое молчание.

— Это обидно, Чарльз.

Он встал.

— Я ухожу. У меня нет желания дожидаться, когда этот ассасин — ваш сынишка— устроит здесь заваруху.

Он выжидательно посмотрел на меня.

— И вы должны идти со мной. По крайней мере, мы его опередим.

Я покачал головой.

— Я думаю, нет, Чарльз. Я думаю, что останусь, и это будет моя последняя битва. Пожалуй, вы правы — я был не очень-то боевым великим магистром. И теперь самое время это исправить.

— Вы намерены с ним встретиться? Чтобы драться?

Я кивнул.

— Зачем? Думаете, сможете переубедить его? Перетянуть на нашу сторону?

— Нет, — с грустью сказал я. — Боюсь, что Коннора переубедить нельзя. Даже узнав правду о Вашингтоне, Коннор не изменил ему. Вам нужен Коннор, Чарльз, у него есть «вера».

— И что потом?

— Мне бы не хотелось допустить, чтобы он убил вас, Чарльз, — сказал я и потянулся к амулету у меня на шее. — Возьмите, пожалуйста, это. Я не хочу, чтобы он забрал его, если одолеет меня. Нам пришлось крепко потрудиться, чтобы добыть это у ассасинов; у меня нет желания его возвращать.

Но он отдернул руку.

— Я не возьму.

— Вы должны сохранить его.

— Вы и сами это можете сделать.

— Я почти старик, Чарльз. Лучше не рисковать, верно?

Я втиснул амулет ему в руки.

— Я оставлю вам несколько солдат для охраны, — сказал он.