СССР™ - Шамиль Идиатуллин

– Видать, ему закон об оперативной деятельности запрещает знать, что его дружочек Дима Маклаков в шесть устраивает маевку, или как там ее назвать, короче, учредительный митинг. Про забастовку, еси чё. Между вторым и третьим, еси чё. Я своих послал, еси чё, а ты?

До пустыря между участками, который последний год сужался как мокрое пятно на солнцепеке, но все еще занимал пару гектаров, Игорь долетел за пятнадцать минут. Последние пять в зеркалах маячил форсированный «кипчак», но дистанцию не сокращал, потому Игорь решил пока не обращать на него внимания. Он проехал до конца более-менее заметной тропинки, потом сделал еще сотню метров по жесткому даже на вид ягелю и остановился на краю плоского участка – дальше сопка шла чуть вверх, потом чуть вниз, к Ваху. Там и топтались полсотни рабочих с Димой во главе. То есть Игорь, спасибо совести и личным допускам, мог движением пальца или одной фразой не только уточнить общее число заговорщиков, но и составить их пофамильный список, ранжированный по возрасту, союзному стажу или месячным затратам. Но этим все-таки пусть ребята из отдела займутся, если Игорь облажается. А наша задача – не облажаться, а решить или хотя бы купировать проблему.

Водитель форсированного «кипчака», остановившегося поодаль, понял, что обращать на него внимание Игорь не собирается, а собирается идти в народ. Дверца хлопнула, вышел, естественно, Кузнецов, окликнул Игоря, кликнул погромче, подбежал.

Бравин дождался, ему нетрудно.

– Игорян, ты извини, пожалуйста, ну увлекся я. Все говорят: Бравин – человек изо льда и стали, монстр вечной мерзлоты, его фиг выведешь. Варюшкин там, Камалов тоже. А я-то тебя подольше знаю, разного помню – дай, думаю... Ну и разозлился, если честно, в самом деле. Опять же хронический недоеб телесного низа и перееб головного мозга сказывается. Короче, завелся, увлекся, рвал рубаху и бил себя в грудь, говорил, будто все меня продали. Был неправ. А про тебя не врали, по ходу. Мне бы кто такое сказал, что я тебе, ну вот что угодно сказал бы, любую часть, честно говоря, на месте бы пришиб. На месте. Вот так вот. И ногами еще, наверное. Прости, а?

Игорь изучил жиденькую кисею на дне страшно синего неба и сказал:

– Прощать еще говно всякое. Живи. Только дальше, прошу очень, без таких испытаний. И про маевки всякие предупреждай пораньше.

– Да ладно ты, – мгновенно налившись уверенностью, сказал Кузнецов. – Несколько нормальных парней там есть, они бы все устаканили. Да я и сказал бы по-любому, да на сей раз, видишь, беседой увлекся да и узнал вот прямо перед тобой. А сейчас ты выйдешь, скажешь речь про зарплаты, про социальный минимум и сверкающую, как там, истинность советской власти, Маклакову в морду впишешь – и все, победитель, бери их теплыми.

– Не, Сереж, – серьезно возразил Бравин. – В морду тут нельзя. Маклаков, конечно, неправ, но он имеет право на неправоту.

– Чего так?

– Мы сами ему такое право дали. Сперва – когда вербовали и гарантировали совет да любовь. И теперь – когда дали повод усомниться в гарантированном минимуме. Задавить это можно, но тогда мы через полгода взрыв получим. Недовольные будут всегда и везде. Наша задача – делать так, чтобы общаться с ними большинству было не страшно, а западло. Иначе будет антисоветская власть и полный Горбачев.

– О, я ж говорю, заслуженный юрист, Вышинский. Обострение классовой борьбы, все правильно.

– Хотел бы я тебя иногда понимать.

– Вырастешь – поймешь. Для этого, правда, книжки читать надо.

– Я не в этом смысле.

– А если не в этом – так понять человека можно, лишь оказавшись на его месте. Возвращаясь к давешнему разговору: следует ли трактовать твои слова так, что ты хочешь оказаться на моем месте?

– Упаси Бог.

– Правильно. Упаси тебя Бог.

– Это угроза, что ли?

– По-моему, пожелание. Но ты у нас юрист, ты и трактуй.

– Трактовка такая: быстренько поворачиваемся вот в эту сторону и как бы случайно выбредаем на разночинцев, пока они Герцена какого-нибудь не разбудили.

– Его декабристы разбудили, деревня. Пошли.

И они пошли.

5

И приказал он высечь

Немедля весь совет.

– Стоп. С этого места подробней.

– Он сказал: задумай любую фразу...

– Нет, давай чуть назад, о чем вы до этого говорили. Хочется механизм понять.

– Мне тоже. Ну, в общем, вкратце, да?

– Уж пожалуйста, полной версии мне по ноздри хватило.

– Вкратце – я сказал, что мы ведь предупреждали, а вы допрыгались, так что по-хорошему больше не будет, будет по-плохому. Он сказал, что это нечестно, мы ведь зарабатываем как полагается, дайте хоть то, что заслужили...

– Ты обещал вкратце.

– Д-д-д... Прошу прощения. Ну, в общем, он опять начал, что мы толкаем их в объятия Западу и ему очень не хотелось бы обниматься, но пока он гарантирует сохранность эксклюзива, а если будет голодуха, то ничего гарантировать уже не сможет.

– Секундочку. Вот так прямо и сказал?

– Ну, «эксклюзив» он не говорил – они ж повернуты на чистоте речи, что тот адмирал, поэтому что-то типа особости или исключительности сказал, но в целом...

– Я не про термины. По существу – он пригрозил сдачей технологий?

– Скорее, намекнул, но да, очень прозрачно.

– Совсем нюх потерял. Мечта прокурора. И про деньги свои тоже всерьез говорил?

– Скажем так, заявления своих псов дезавуировать не стал. Если не совсем дословно, но близко к тексту, то примерно так: «– Ты банкрот. – Я не банкрот, у меня море ликвидных активов плюс товарный оборот как у Бельгии. Мне просто агрегат М-два прикрыли – так что дай быстро другой вариант, чтобы собственный не агрегировать».

– А говоришь, на чистоте повернуты. Набрался терминов.

– Ага, я сам в шоке. Старательный, глубоко копает. Видать, впрямь давно об агрегатах думает.

– Дальше.

– Ну, дальше уже почти кульминация. Я ему сказал, что он вот сейчас сидит и плавно превращает себя и товарищей своих из дурковатых, но уважаемых товаропроизводителей в воров, смутьянов и госпреступников почище Емельки Пугачева, и завершил как-то так: пока мы ведем внутренние разборки, вы живы и здоровы, но на ноготь к госгранице двинетесь, голову только повернете – в плане валюты, передачи технологий, культурного сотрудничества – копец, армия открывает огонь на поражение. А он сказал: так у нас ведь своя армия, не с огнем, правда, но с таким дымом, что не оберетесь, ребята.

– Высокая поэзия. И?..

– И я сказал, что дым его жидкий, а труба низкая: мы вас можем на ремни резать и зачистки проводить так, что горы Кавказа профсоюзной лечебницей покажутся – и ни одна сволочь в подлунном мире ни о чем не узнает, потому что своих журналистов у вас нет, а чужой сроду без нашего ведома до вашего Мухосранска не доберется. А он сказал: да у меня четыре тыщи журналистов, десять тыщ собкоров и еще мильон внештатников, которые пашут не за страх, а за совесть.

– Задумай любую фразу?

– Да, вот тут он и сказал: задумай любую фразу. Желательно самую идиотскую и неповторимую. Я говорю: температура поднялась или темечко давлением вышибло? А потом интересно стало, я ему по-русски так сказал, длинно, а он говорит: это все знают, давай оригинальное.

– Что сказал-то?

– Да ну, Всеволод Михайлович.

– Я не девочка, с твоих слов не поседею.

– Я извиняюсь, «На хуй, блядь, ебать-копать, переебать и подъебать». Извиняюсь еще раз.

– М-да. Детсад, третья группа.

– Я извиняюсь. Он, короче, забраковал, я поднапрягся и какую-то совсем чушь придумал: «Рык союзный разлетелся – Макс макакою оделся».

– Это лучше. Ему понравилось?

– Не знаю. Он так спокойно сказал: проверь теперь по поисковикам распространение этой фразы. Я говорю: маразм. Он настаивает, я проверил – ну ноль, конечно. И в чем фокус, спрашиваю? А он говорит: а у нас все без фокусов, по-честному. И пора вам понять, что фокусами, враньем или там фрагментарной скупкой трудящихся вы нас не сковырнете. Только война – а война ни вам не нужна, ни нам. Я говорю: внутри страны войны не бывает, бывает наведение порядка. А он словно не слышит. Говорит: и все будут знать, что законом вы ничего не смогли. Я говорю: а чего это не сковырнем? Пакет размоем, и адьё, мсьё. Он говорит: ага, не в курсе, значит, что у нас официально народное предприятие и пакет придется вымывать из-под четырех именно что тысяч человек? Я говорю: тю, тем легче, хлопот и затрат меньше. Подождем, пока вы оголодаете совсем, пришлем ребят с кэшем, и они втихую у твоих четырех тысяч весь твой Союз за копейку скупят – да у двух тысяч скупить будет достаточно, верно? Он говорит: неверно.