СССР™ - Шамиль Идиатуллин

Брякин перешел к делу, еще не проявившись лицом: сказал, что должен сам, потому что иначе как-то непорядочно, хотя что уж тут про порядочность.

– В общем, Алексей Александрович, я вынужден отозвать все приглашения и разрешения по поводу съезда. Ищите другую площадку.

Никитских сразу все понял, тем более что сигналы с прошлой недели доходили по нарастающей, но решил уточнить:

– Павел Валерьевич, а если Дом техники или пансионат за пределами краевого центра?

– Нет-нет. Ни БКЗ, ни «Гренада» какая-нибудь, ни Шушенское со Столбами – Ярск исключен, территория края тоже, увы.

– Кем исключен, если не секрет?

– Алексей Александрович, я вас умоляю. Мы же как взрослые люди говорим.

– Да, я понимаю и искренне благодарен, на самом деле. Что ж, будем искать...

– Я объяснить хотел, если позволите, – прервал Брякин. – Я член партии, вы знаете, и в политсовет вхожу. Но вы для меня не конкуренты и не угроза, а союзник, простите за каламбур. И я бы пободался с этими... активистами, но все-таки подчинился. По одной простой причине. Мне нужно поле для маневра. Мне нужно, чтобы материальная, производственная и потребительская составляющая вашего проекта из края не ушла. За нее я буду драться ногами и зубами.

– Если вы про «кипчаков», «союзников» и остальные союзные продукты, то наша партия отношения к ним не имеет, – мягко напомнил Никитских.

– Ну Лексей Саныч, ну я умоляю, – сказал Брякин, не меняя свирепого выражения лица. – Ну вот, а чтобы их держать, не пущать и посылать упомянутых активистов, надо этим активистам кость кинуть. Вот, я кинул. Прошу прощения, что и вас заодно.

– Да дело житейское, под одним небом живем. Вы мне только скажите, если возможно: вот эта кость, которую вы кинули, – это только съезд или вообще деятельность «Союза советов» в крае?

– К счастью, на партийную жизнь я совсем не влияю.

– Прошу прощения, как уж вы говорили: ну Пал Валерьич, ну я умоляю.

Брякин, помолчав, впервые усмехнулся:

– Хм. Уели. Вопрос формально оставлен на мое усмотрение, но бдить, уверен, будут с удвоенной. Соответственно, текущую ситуацию трогать не будем, но за особые случаи опять же заранее прошу извинить.

– Выборы – это особые случаи? Вернее, даже так: в октябре нам есть что ловить или давить будете со всех сторон и беспощадно?

Брякин, надо отдать ему должное, ответил без раздумий:

– Алексей Александрович, я вас знаю заочно, но только с хорошей стороны, как очень порядочного человека. Поэтому начистоту и без передачи. Беспредела не будет, это я гарантирую, все остальное будет, как положено.

– Суды, компромат, срывы встреч с избирателями?

– Гасилово СМИ, сайты.

– Уголовка? – уточнил Никитских.

– Ну, это уже близко к беспределу.

– Эх, Павел Валерьевич, ваши бы подходы да Богу в руки. Мы-то со своей стороны вас врасплох не застанем криками, судами и прочими демократическими проявлениями – по нынешнему поводу, в частности?

– Ну, я думаю, было бы странно и даже подозрительно, если бы молодая амбициозная партия так легко стерпела бы перенос съезда. Тем более что не факт...

– Не факт, что мы новое место найдем? В этом как раз ничего нового. И, завершая разговор про октябрь, виды, так сказать, на урожай хотелось бы оценить. Подсчет голосов у нас пристрастным будет?

– Честным, как всегда.

– На три-то места можем рассчитывать? – очень серьезно спросил Никитских.

Три депутата в законодательном собрании были минимумом, позволяющим образовать депутатскую группу.

Брякин ответил вопросом в еще более серьезной тональности:

– Алексей Александрович, вы никогда в сфере торговли не работали?

– А то вы не знаете.

– Ах да. Ну, в любом случае, думаю, здесь и сейчас говорить о таких деталях рановато...

– В октябре можно будет перезвонить?

– ...если вообще смысл есть. Но с вами поговорить всегда рад. Еще раз прошу прощения за печальный повод для знакомства. Надеюсь, в дальнейшем придется общаться в более приятных условиях.

Никитских также метнул пожелания и благодарности щедрой горстью. Тепло распрощался и впал в раздумье. Следовало немедленно сообщить о срыве учредительного съезда Бравину, а лучше и Егоршеву тоже. В то же время роль горевестника была не только противной, но и неконструктивной. Одно дело кричать: «Гипс снимают, мы все умрем, не будет нам места ни в одном регионе», чего, очевидно, и ждут неназванные Брякиным, но вполне угадываемые активисты. И совсем другое – ответить на выпад этих активистов такой комбинацией, которую они ни отразить, ни упредить не смогут.

Звоним Дорофееву.

Одни верят в силу случая, другие – в неизбежность предопределения, разницы-то никакой. Никитских едва успел поздороваться и спросить, легитимен ли заочный съезд, проведенный в форме электронных слушаний и голосований через совсеть. Дорофеев, как всегда собранный, будто самурай перед сэппуку, начал как по бумажке:

– Нет, но возможен обходной вариант...

Тут же извинился, сказал, что Бравин на проводе, срочно – и отшагнул в тень.

Никитских не успел скомандовать паузу: Дорофеев вынырнул со словами:

– Алексей Александрович, Бравин говорит, общее дело, просит послушать и по возможности принять участие. Не возражаете?

– Да с радостью, – честно ответил Никитских.

Бравин сел напротив, уже тщательно и корректно оцифрованный в каждом шевелении: что значит частая связь, аккуратность и стандарт одежды. Он поздоровался, сказал, что хотел и про Красноярск поговорить, – Никитских нехорошо удивился, но тут же вспомнил, что в прошлый раз действительно условились обсудить вопросы безопасности и набора волонтеров, – но пока, мол, есть мелкая, хоть и срочная тема.

Тема оказалась удивительной.

– Валентин Николаевич, – спросил Бравин, – помните, вы в свое время Корниенко вспоминали? Я правильно понимаю, что это тот самый юрист, который от имени Москвы у вас магазин отжимал?

– Абсолютно правильно. Нашелся все-таки?

– Еще как нашелся. Он тут от имени Роспатента обжалует наше право на бренды «Союз», «СССР» короче, на все, что можно.

– Надо же, – спокойно сказал Дорофеев. – Широкой души человек. Помощь нужна?

– И не говорите. Нет, пока вроде проскакиваем, это видимо, просто нервы потрепать, но если что, будем иметь в виду. Еще вопрос: я правильно понимаю, что, когда вы говорили про любителя Высоцкого, – ну помните, мы еще только познакомились, – вы бывшего директора вашего имели в виду?

– Не помню, но, наверное, его, я других таких ценителей и не встречал никогда, – ответил Дорофеев вроде бы невозмутимо, но Никитских чувствовал, как он напрягся.

– А вы его давно видели?

– Ох. Страшно давно. То есть года три по меньшей мере. Ну да, как раз мы в последний раз в Москву приехали правду искать, в порядке надзора – там Генпрокуратура, Минюст, администрация президента. Нас везде послали, он сказал... Что-то про мангуста... Ну да: «А мангуст отбивался и плакал, и кричал: "Я полезный зверек"». Руку мне пожал и ушел быстро. Я думал, к самолету придет, нет, и в Иркутск не приехал, и тут уже, оказывается, заявление лежало. Вот с тех пор и не видел. Странно, конечно.

– Почему? – спросил Бравин.

– Ну, не такой Сергей Владимирович все-таки человек, чтобы утереться. Я первое время вообще боялся, что он где-нибудь в московском офисе «Союза» с обрезом возникнет или Корниенко выследит и замочит. Но раз Корниенко жив и благоухает...

Бравин покусал губу – «союзник» подавился было непривычной гримасой, но в целом справился, – и спросил, закидывая крупный снимок:

– А сильно он изменился?

– Ой, – сказал Дорофеев и склонился вправо, потом влево, почти выпадая из фокуса, – разглядывал со всех сторон.

Особо разглядывать было нечего. На снимке хохотал крепкий мокрый мужик, а может, даже парень в густо заляпанной грязью темно-синей куртке. Сзади его за плечи обнимала женщина – в кадр не попавшая, но явно очень красивая. Никитских это сразу понял, не только по длинным пальцам и запястьям, но и по тому, как радостно и чутко этот мужик стоял. Вот ее бы Никитских поразглядывал с удовольствием.

– Похудел как, – сказал Дорофеев странным голосом. – И чего он грязный такой? Он же чистюля, два раза в день сорочку менял.

– Да, – сказал Бравин совершенно невпопад. – Много поменял.

Поболтали и будет, решил Никитских, откашлялся и сказал:

– Игорь Никитич, если позволите, по поводу Красноярска. У нас форс-мажор...

– Да-да, – сказал Бравин, куда-то вываливаясь, тут же вернулся, чтобы торопливо сказать: – Форс-мажор – это хорошо. Я прошу прощения, уйду со связи на полчаса, ровно через полчаса договорим. Терпит время?

И вырубился – начисто.

– Время все стерпит, – озадаченно сказал Никитских одному только Дорофееву.