Амур-батюшка - Николай Задорнов

Разрезом через тучную спинку он распластал максуна так, что жир потек с ножа, развернул по разрезу бело-розовое в жиру и крови рыбье мясо, облизнул нож.

– Давай талу кушаем…

– Разрежешь – с десятину будет, – шутя сказал Егор про огромную рыбину.

Гольд велел жене принести лука и черемши. Вытянув жилистую шею, он держал рыбу зубами, подрезал ее острым как бритва ножом у самых губ и быстро проглатывал длинные ломти рыбы, время от времени прикусывая от пучка черемши, зажатого в кулаке.

Гохча села рядом с мужем. На крепких зубах гольдов хрустела черемша.

В котле закипела уха из сома, белая, как молоко.

Улугу съел максуна, облизал пальцы и посмотрел на Егора с видом превосходства.

– Че тебе! – хлопнул он мужика по спине и принялся за ковригу хлеба, привезенного от Егора. – Китайцы раньше говорили, что наша земля плохая, хлеб расти не будет, русский с голоду помрет. Теперь хлеб есть, давай уху кушаем. Потом буду спай.

Лицо Улугу сияло.

– Чего, Егорка, спай будем? – спросил он, насытившись. – Потом гуляй пойдем! – Он стал икать и поднялся испить воды. – Егорка, ты не такой страшный, как я раньше думал.

– А огород кто будет делать? – отозвался Егор.

– Чего, Егорка, тебе всегда работает? Рыба есть, чего еще надо? Давай отдыхай, маленько спай… Работай не надо… Моя так хочу. Сейчас мошка сильно кусает.

– Вот так славно! Чего же ты звал меня?

– Еще советуем, где копать. Моя тала маленько поел… Вечером озером идем, ружье берем, и как раз гусь летит… Завтра… – он умолк, видя, что мужик недоволен.

– Нет, брат, у меня дни считанные. – Егор, не глядя в лицо Улугу, поднялся.

Егор знал, что новое дело трудно будет начать. Он взял тяпку и вышел. «Пока все довольны, а уйдет рыба из озера – станут голодные и злые. Что ты тогда запоешь?»

С релки опять открылся вид на море желтой травы, которое простиралось вдаль и темнело под сопками. Множество синих полос, озерец и болот поглядывало на лугах. Место привольное…

Мужик готов был тут на совесть поработать. Земля стоила того. На ней можно вырастить овощи, табак. Егор не курил, но он так вошел в нужды Улугушки, словно сам собирался здесь жить. И ему казалось, что уж очень хорошо тут можно зажить… «Табак будет свой! Только бы его к работе пристрастить, а то рыбу увидит – все бросит».

– Егорка! – позвал вылезший из фанзы Улугу.

– Чего тебе?

– Копай не надо, – попросил гольд.

– Нет, приятель, будем копать!

– Жалко! – признался Улугу.

– Чего же жалко?

– Нет, Егорка, жалко… Тут такое чистенькое место… Тут наша собачка бегает!

Гольд со слезами на глазах посмотрел на землю. Конечно, тут во множестве были и щепочки, и тряпочки, и кости зверей и рыб, и собачья шерсть – все следы жизни Улугу, его семьи и предков. Даже на кустарниках всюду собачья шерсть… Ветром туда нанесло. Жаль было запахивать свою землю. Он чувствовал, что если возьмется за лопату, то не только собакам негде будет бегать, но с этого начнутся разные перемены в жизни.

– Толковать с тобой! – ответил Егор и с размаху хватил тяпкой по целине.

Сердце Улугу сжалось. Он не узнавал своего друга. Перед ним опять был тот Егор – суровый человек, который отобрал невод. Он вспомнил про крутой нрав мужика, как он подрался с Гао из-за девчонки. Он видел, что Егор не шутит.

Улугу покорно подошел к нему.

Мужик работал старательно, отваливал пласт за пластом.

– Становись вот здесь, бери тяпку, давай вместе. Ну, враз! – сказал Егорка. – Да в другой раз целого максуна не съедай перед работой. А то полпуда умял.

Улугу, икая, взялся за тяпку.

– Моя думал, спай буду!

Гольд стал рубить тяпкой свою землю. И с первого же удара, после того как тяпка опустилась, ему стало полегче. Труднее всего было, оказывается, приступить к делу.

Раз за разом тяпка рубила землю. Улугу был сильный человек и работать умел, он уже помогал Егору. Как-то незаметно расчистили порядочный участок земли. И вдруг Улугу с радостью подумал, что теперь-то у него будет свой огород, морковь, капуста, тыква.

Бывая в Уральском, он любил смотреть, как работают на огороде, как садят весной, убирают осенью, сам копал картошку, учился жать хлеб и пахать сохой.

Ему было жарко и тяжело. Он спустился к озеру, сел у воды на корточки, пил горстью и мочил лицо.

– Маленько талы поел! – жаловался он, возвратясь.

Земля становилась мягче. Егору показалось, что она тут была когда-то взрыхлена. «Неужели тут когда-то запашка была?» – подумал он.

– У людей росчистей нет, землю из-под тайги выдирают, а у тебя такое место…

Гольд надсаживался, вскапывая лопатой землю на полянке.

– Комья-то разбивай, секи корни. Своя работа стоит, а на тебя приходится работать! Нечистый бы тебя побрал с этим огородом! Ты думаешь, мне больно надо работать на тебя? Вот плюну и уеду!

– Егорка, не надо! – умоляюще сказал гольд. – Не надо!..

Мужик нашел в земле позеленевший медный крест.

– Это что такое? – разгибаясь, спросил он гольда.

Улугу снял шляпу и вытер ею уши, шею и голову.

– Тебе где взял? Черт не знай! Наши старики говорят – тут раньше русский жил, землю копал. Гришку знаешь? У него баба была, померла которая, у нее дедушка был русский.

Егор помнил рассказы Маркешки Хабарова о том, что у русских на Амуре были городки и заимки. Сейчас, видя взрыхленную землю, почувствовал он, как это было давно, и подумал, что если и нынче жить здесь трудно, то чего же стоило в то время окорениться!

– Что за неведомый человек, который оставил тут крест?

– Егорка! – со страхом спросил Улугу. – Крест нашел, так нас теперь отсюда гоняют?

– Нет, что ты… На что нам!

Кузнецов нашел осколки чашки и бревно ушедшего в землю сруба.

Улугу глазам не верил, смотря, как Егор разметает кустарник. Никогда не думал Улугушка, что рядом с его юртой под лесом может быть такая хорошая пашня.

– Ловко мы с тобой, Егорка, работали!

– Только огород надо огородить, а то твои собаки все разгребут. Он потому и называется огород, что должен быть огорожен. Да смотри завтра с утра талы не наедайся!

Улугу был доволен, но его тревожили некоторые сомнения.

Вечером к Улугу собрались соседи. Все хвалили Егора и удивлялись, что так много вскопано земли. Кузнецову показалось, что Улугушке завидуют.

«А попробуй запахать у них, тоже станут плакать, – подумал Егор, сидя на кане и ожидая ужина. – Настанет осень, вырастет у него на огороде морковь, картошка, капуста, табаку ему насадим, а у остальных ничего не будет. Но зависть свое возьмет. На другой год все возьмутся за мотыгу».

Сын Писотьки, толстогубый Данда, любезно улыбаясь, разговаривал с Улугу. Тот тоже улыбался, но глаза его смотрели зло. Егор не понимал их речи.

Торговец Данда говорил:

– Если ты, Улугу, не отдашь мне соболей, которых поймал весной, то мы у тебя весь огород затопчем. Я всегда найду, как расправиться. Лучше слушайся меня. Не жди хорошего от огорода. А если нажалуешься на меня русскому, я скажу, что ты лжешь. Богатому поверят, а тебе нет.

Но Улугу и не думал жаловаться.

– Только попробуй тронуть мой огород! – сказал он. – Да русские тебя знают, им известно, что ты тайно подговариваешь народ против них.

Данда опешил.

Когда все ушли, Улугу сказал Егору, что Данда хочет разорить у него огород.

– Это он только пугает, – сказал Кузнецов, не допускавший мысли, что даже у Данды может подняться рука на такое дело, когда столько труда вкладывают люди в этот огород.

Ночью Егор спал крепко. Под утро слушал, как с надсадой завыла собака.

«Солнце скоро взойдет», – подумал Егор, поднялся и разбудил Улугу.

Собаки выли по всему стойбищу, уставив морды на восток. Чуть светало.

Улугу сидел на кане, морща лоб. Проснувшись, он с отрадой подумал, что у него теперь, как у Егорки, свой огород. «Огород-то сделали, а может, уходить отсюда придется!»

Две молодые собаки: Кадабуду – пегая с белыми торчащими ушами и Путяка – пегая с черной спиной, обе крепкие, как шарики, коротконогие и тупомордые, яростно ласкались к Улугу, лезли на кан, вставали на задние лапы и, высунув языки, восторженно любовались хозяином.

Приехал сын Улугу – худенький розовощекий парень; он поглядывал на Егора с застенчивой улыбкой. Парень привез с соседнего озера уток и охапки сухого белого камыша матери и сестрам, чтобы плели циновки.

Гохча щипала и потрошила уток, резала на мелкие куски и пригоршнями валила в котел.

Улугу недовольно отмахивался от собак. Он хотел, чтобы Егор поговорил с ним и рассеял его неприятные думы.

– Ну, ты опять недоволен? – спросил Егор. – Ну, чего опять неладно?

– Чего же, Егорка, – с раздражением ответил Улугушка, – моя, может, уходить отсюда?

– Что так? Огород вскопал – и вдруг уходить?

– Церковь строят! Поп ходит! Ево лохматый, поет… Русский каждый, который мимо на баркасе идет, как узнает, что церковь строят, так нас дразнит, что поп бить будет, за волосы задирать.