Суворов - Вячеслав Лопатин

Недавно отысканное в архиве письмо Василия Степановича Попова прекрасно передает боевой настрой русских чудо-богатырей. Посланный Потемкиным в Измаил, он сразу по прибытии известил своего друга Якова Ивановича Булгакова, посланника в Варшаве:

«Пал теперь гордый Измаил. Войска, в нем бывшие, дрались, как львы. Кроме русских, никто бы, конечно, не одолел их. Сердце содрогается, представляя ужасное кровопролитие сего бедственного для турков дня. До двадцати тысяч убитых! Человечество (так по-старинному называли гуманность. — В. Л.) молчало. Герои наши не злобою, не жадностию к крови, сколько мщением за братию свою разъяренные, не щадили никого. Казалось, что не будет пощады, но к вечеру и на другой день собрано их до шести тысяч с несколькими пашами… Наших легло, может быть, более двух тысяч, не считая раненых… С какою решительностью шли наши на дело, изволите усмотреть из следующего поступка черноморцев. Они постились целые сутки, исповедались и, надев белые рубашки, пустились на город. Конечно, они были твердо убеждены быть или в Измаиле, или в раю».

Измаильский штурм явился высшей точкой всей войны. «Не Измаил, но армия турецкая, состоящая в 30 с лишком тысячах, истреблена в укреплениях пространных», — доносил Потемкин в Петербург. «Измаильская эскалада города и крепости с корпусом в половине противу турецкого гарнизона, в оном находящемся, почитается за дело, едва ли еще где в гистории находящееся, и честь приносит неустрашимому Российскому воинству», — отвечала Екатерина.

Императрица не преувеличивала. Тайные и явные враги России, ее друзья и оробевшие союзники — все единодушно признавали: в Европе нет армии, способной на подобный подвиг. «Сия потеря Измаила произвела великий страх в задунайских пределах», — сообщал Суворов главнокомандующему известия, полученные через своих агентов. Стратегическая и политическая обстановка резко изменилась. Жители Валахии выражали бурную радость. Венгры предлагали императору Леопольду 80 тысяч войска для продолжения войны с Портой за лучшие условия мира. Английские, голландские и прусские дипломаты были в растерянности. Систовская конференция прервала свои заседания. В Турции царила паника. За произнесение слова «Измаил» людей хватали и ссылали на галеры. Султан казнил гонцов, посылаемых визирем с известием о катастрофе. Шериф Хасан-паша назвал виновниками кровопролития англичан и пруссаков. Вскоре по приказу султана он был застрелен в Шумле (современный Шумен в Болгарии) и его отрубленная голова выставлена на всеобщее обозрение.

С измаильским триумфом связан исторический миф, который просуществовал почти 200 лет. В петербургском периодическом издании «Дух журналов» в 1817 году были напечатаны несколько анекдотов о Суворове, в том числе один — о размолвке измаильского победителя с Потемкиным. В 1827 году Е. Б. Фукс повторил его в своей книге «Анекдоты князя Италийского, графа Суворова-Рымникского». Фридрих фон Смитт, чье сочинение на немецком языке «Суворов и падение Польши» вышло в 1830-х годах, подал эту байку как факт. Его примеру последовал Николай Полевой. С их легкой руки анекдот не только прижился, но и не подвергался сомнению. Вот как передавался он первым анонимным рассказчиком:

«По взятии Графом Суворовым Измаила Князь Потемкин ожидал победителя в Яссы. Желая сделать ему почетную встречу, Князь велел расставить по дороге нарочных сигнальщиков, а в зале, из которой видно было далее версты на дорогу, приказал смотреть Боуру, чтобы как скоро увидит едущего Графа, немедленно доложил бы Князю, ибо о выезде его из последней к Яссам станции дано уже было знать. Но Суворов, любивший всё делать по-своему, приехал в Яссы ночью и остановился у молдаванского капитан-исправника, запретивши ему строго говорить о приезде своем.

На другой же день, часу в десятом по утру, севши в молдаванский берлин (похожий на большую архиерейскую повозку), заложенный парою лошадей в шорах; кучер на козлах был молдаван же, в широком плаще с длинным бичом; а назади лакей капитан-исправника в жупане с широкими рукавами, и в таком великолепном экипаже поехал к Князю.

Дорогою никто из наблюдавших его не мог подумать, чтоб это был Суворов, а считали, что едет какая-нибудь важная духовная особа. Когда же въехал он к Князю во двор, то Боур, увидя из окошка, побежал к Князю доложить, что Суворов приехал. Князь немедленно вышел из комнат и пошел по лестнице, но не успел сойти три ступеньки, как Граф был уже наверху. Потемкин обнял его, и оба поцеловались. При Князе был один только г. Боур, а мы стояли все в дверях и смотрели.

Князь, будучи чрезвычайно весел, обнимая Графа, говорит ему: "Чем могу я вас наградить за ваши заслуги?" Граф поспешно отвечал: "Нет! Ваша Светлость! Я не купец и не торговаться с вами приехал. Меня наградить, кроме Бога и Всемилостивейшей Государыни, никто не может!"

Потемкин весь в лице переменился. Замолчал и вошел в залу, а за ним и Граф. Здесь подает ему Граф рапорт; Потемкин принимает оный с приметною холодностию; потом, походя по зале, не говоря ни слова, разошлись: Князь в свои комнаты, а Суворов уехал к своему молдавану; и в тот день более не видались».

Смитт, уверовавший в эту байку, возмущался: «Могущественный враг его умел воспрепятствовать всему, что могло быть благоприятным Суворову. И последний не был пожалован не только фельдмаршалом, но даже и генерал-адъютантом, чего он желал, чтобы постоянно иметь свободный доступ к императрице».

Без малейшей критики повторил анекдот и А.Ф. Петрушевский. Его не смутил факт, что никто из находившихся в ставке Потемкина генералов и офицеров не заметил такого из ряда вон выходящего события, как ссора Суворова с самим главнокомандующим. До публикации 1817 года никто о размолвке в Яссах не слыхал. Жизнеописатель полководца чувствовал неправдоподобность анекдота и всё же попытался объяснить выходку измаильского героя психологическим просчетом: Суворов совершил выдающийся подвиг, на который можно отважиться только раз в жизни, и приехал к Потемкину новым человеком, а тот остался верен прежнему дружескому тону, вот и случилась размолвка.

Советских авторов такое объяснение не устраивало. «Потемкин обомлел. Подобного тона он никак не ожидал, — читаем у самого растиражированного биографа Суворова К. Осипова. — Они молча ходили по залу; ни тот ни другой не могли найти слов. Наконец Суворов откланялся и вышел. Это была его последняя встреча с князем Таврическим… Пять минут независимого поведения дорого обошлись Суворову… Екатерининская эпоха еще раз зло посмеялась над ним. Суворову горше, чем когда бы то ни было, было суждено почувствовать, что недовольство фаворита значит для царицы больше, чем любые подвиги полководца… Суворов выехал в Петербург. Потемкинские эстафеты опередили его. Он был принят очень холодно». Абтор, видимо, даже не подозревал о том, что по приезде в столицу Александр Васильевич и Григорий Александрович не раз встречались на официальных приемах.