Ночь Седьмой тьмы - Дэниел Истерман

Через несколько секунд дверной проем заполнило буйство шума и цвета. Анжелина исчезла в объятиях огромной женщины, которая словно вся состояла из бесчисленных метров хлопчатобумажной ткани ярчайших расцветок. Женщины обнялись, отстранились, чтобы взглянуть друг на друга, и обнялись снова, И тут Анжелина вдруг безудержно разрыдалась, прижавшись к огромной груди второй женщины как исстрадавшееся дитя.

Все еще плачущую, Анжелину увели в дом, оставив Рубена со всем багажом внизу ступеней. Дверь осталась широко распахнутой. Он подождал еще с минуту. Потом просто поднял чемоданы и занес их внутрь.

Найти Анжелину было не трудно. Ее отвели в глубину дома, в просторную кухню, остро пахнущую травами и пряностями, где она села на низкий стул с прямой спинкой в окружении огромной женщины и тесной кучки других, менее дородных. Рубена никто просто не замечал.

Мало-помалу Анжелина успокоилась. Одна женщина принесла бутылку клэрена,другая затянула песню низким голосом. Наконец Анжелина подняла глаза и увидела Рубена, смущенно стоявшего в дверях, страдающего от жары и чувства неловкости. Она улыбнулась и махнула ему рукой, подзывая к себе:

– Рубен, прости меня, это было очень грубо с моей стороны. Позволь мне представить тебя. – Она встала и взяла руку огромной женщины в свою. – Рубен, это Мама Вижина. Вижина – мамбо,то, что ты назвал бы жрицей вуду. Приезжая на Гаити, мы с Риком всегда останавливались здесь. Она научила его всему, что он знал о водун,посвятила его во все mysteres[37]. Я только что сообщила ей, что он умер. Вижина любила Рика. Она была одной из немногих, кому он нравился. Я думаю, она понимала его. Или еще что-нибудь.

Вижине было, прикинул Рубен, лет пятьдесят пять, может быть чуть больше. Ее тело было триумфом плоти, спрятанное в просторном хлопчатобумажном платье с абстрактным узором из ярких, ликующих красок. На голове она носила платок из той же ткани, повязанной традиционным способом. Между платьем и платком простиралось лицо.

Рубен почувствовал, что не в состоянии отвернуться от ее лица, оторвать свои глаза от ее глаз. Это было вполне обыкновенное лицо, поднятое какой-то внутренней алхимией на новый уровень. Или, возможно, наоборот: необыкновенное лицо, чья необыкновенность была приглушена, опущена на несколько тонов, чтобы простые смертные могли воспринимать его. Чем больше он смотрел, тем меньше понимал. Он чувствовал глубочайшее спокойствие ума и души и одновременно с этим гнев; разнузданную страсть рука об руку с абсолютной чистотой; прозорливость и слепоту, гордость и смирение, старость и детство – массу противоречий и вместе с тем полное их отсутствие. Наконец он посмотрел в сторону, словно его отпустили, и встретился взглядом с Анжелиной.

– Ты увидишь, – сказала она. – Увидишь. Рик поначалу тоже не понял.

Анжелина отвернулась и тихо заговорила с Вижиной на креольском. Рубен расслышал свое имя и один раз, как ему показалось, имя Макса Беллегарда. Его представили другим женщинам. Ни одна из них не говорила по-английски.

–Это Локади, – сказала Анжелина, подталкивая вперед девушку в белом, которая открыла им дверь. На вид ей было лет шестнадцать, милая, но застенчивая. – Локади – унси,одна из учениц Вижины. Она будет присматривать за нами. Мне сказали, что она немного говорит по-французски, она поймет, если ты будешь говорить медленно.

Полчаса спустя принесли еду: немного жареных бананов, красную фасоль, кабачок, много риса. За обедом Рубен наблюдал за Анжелиной. После встречи с Мамой Вижиной она снова изменилась. Избалованное дитя Петонвиля исчезло, его место заняла женщина, совершенно свободно чувствовавшая себя в этой гораздо более скромной обстановке. Она ела оловянной ложкой, деля тарелку с двумя другими женщинами без тени смущения, беззаботная, счастливая. Рубен спросил себя, кто же она на самом деле.

После того как убрали посуду, Анжелина объяснила, что ей нужно побыть наедине с Мамой Вижиной.

– А ты, Рубен? Чем бы тебе хотелось заняться?

– Наверное, мне следует зайти к Хуперам, посмотреть, как там Дуг. Это далеко отсюда? Может, мне вызвать такси?

Анжелина улыбнулась:

– Здесь не Нью-Йорк. У Вижины нет телефона. Локади проводит тебя. Это недалеко. Не волнуйся, ты в полной безопасности. Там, за дверью, не Гарлем. То, что ты белый, не грозит тебе никакой опасностью.

При упоминании об опасности Рубен нахмурился:

– Я не волнуюсь насчет улицы. А как насчет этого места? Беллегард знает о нем?

– Макс знает обо всех местах. Бесполезно пытаться спрятаться от него. Забудь о нем. Есть другие люди, о которых следует беспокоиться. А это место так же безопасно, как любое другое в Порт-о-Пренсе. Доверься мне.

Уже произнося эти слова, она вспомнила, когда слышала их в последний раз. Вспомнил ли и Рубен тоже? Лучше не думать об этом.

Он повернулся, чтобы идти. Локади ждала его у двери.

– Рубен?

Он обернулся. Анжелина шагнула к нему и нежно поцеловала в щеку, рядом с уголком рта.

– Будь осторожен, – сказала она. – Что бы ты ни делал, не расставайся с Локади.

Она отвернулась. Мама Вижина ждала ее в другой комнате.

48

Салли взглянула на Эмерика, потом прошла через комнату к рабочему столу и достала оттуда початую бутылку бурбона и бокал. Она вылила в бокал все, что оставалось в бутылке, и швырнула ее в ведро для мусора. Они снова были в стеклянной башне, на другом этаже; низкие облака обнимали их, прижимаясь к тонированному стеклу окон и оставляя на них тонкие потеки конденсированной влаги. Это было равносильно вознесению в рай – подняться так высоко без крыльев. С той лишь разницей, что рай находился в другом месте. Салли не знала, где именно. Она знала одно: рай не здесь, здесь было преддверие ада.

– Ты должен был сказать ему, – произнесла она. Она стояла отвернувшись от Эмерика, не в силах заставить себя смотреть ему в лицо. Она глядела в окно на облака, на огни их небоскреба, отражавшиеся в каплях воды, из которых они состояли.

– Я рассказал ему очень многое, – ответил Эмерик. – Мы оба многое им рассказали. – Он стоял у книжной полки, разбираясь с бумагами. – Больше, чем он имел право знать, больше, чем он или она могли требовать узнать.

– "Имел право"? «Могли требовать»? Господи, ты ведь не понимаешь, о чем я, правда? Кто дает людям права? Кто говорит им, что они «могут требовать»? Рубен Абрамс заслуживаеттого, чтобы ему рассказали абсолютно все об этой операции. Это право за ним ты можешь признать.

– Ну и что, по-твоему, он должен знать? Я имею в виду, кроме того, что мы ему уже сообщили.