Наследники легенд - Ирина Шевченко

- Так рассказывала ж уже, - удивилась Олья.

- Рассказывала. Но я… не в себе как будто был. Не запомнилось.

- Не в себе? Все тут сперва такие. Но отпустило же? Обвыкся?

- Обвыкся.

Хочешь жить, и не к такому привыкнешь. Небо без солнца - ерунда в сравнении с оставшимися в "большом мире" врагами. Часто Истман жалел о том, что время в кармане идет быстрее, чем снаружи. Лучше бы наоборот. Тогда пересидел бы какой-нибудь год или два, вышел, и не застал бы уже в живых ни Бруниса, ни других, кто мог бы опознать в нем бывшего Императора. И тогда можно было бы начинать все сначала.

Но с другой стороны - как? Нож он так же носил с собой. Правда, теперь приучил себя оставлять его в шкафу перед сном, а не класть под подушку. А еще не испытывал уже непреодолимого желания пустить оружие в дело. Здесь, впервые за долгие годы, пришла в голову мысль о тщетности всех его попыток заполучить чужую силу: она все равно вытекала из него, как вода из дырявой бочки. Дарила минутную эйфорию и таяла без следа. А тело и разум, ощутив её мощь, требовали новой порции. Но зачем? На что он потратил украденный дар? Что сделал? Не для других - всё это россказни блаженных и храмовников, что нужно жить для кого-то - что он сделал для самого себя? У него была Империя, была власть, было богатство. Он жил в роскошном дворце, а не в этой кособокой халупе, в которой ему отвели похожую на чулан комнатушку, ел изысканные блюда, а не пустую кашу и твердый, пересоленный сыр, и в его постели сменяли друг друга первые придворные красавицы. Нужно было лишиться всего, чтобы понять, как много у него было. А он отказался от всего, что имел, ради глупой призрачной мечты. Всё нож - свёл с ума, подчинил себе его волю. Истман злился на него, проклинал день, когда дал оружию жизнь и порой вздрагивал, когда к нему обращались, называя вспомнившимся в бреду именем…

- Лим, - Ольгери толкнула задумавшегося мужчину в плечо. - Так что рассказать-то?

Сайли уже cпал, в печи потрескивали яблоневые дрова, а за маленьким слюдяным окошком, закрытым плотными ставнями, лежал выпавший недавно снег, неразличимый сейчас в упавшей на землю беззвездной ночи.

- Всё.

Ему нужно было узнать как можно больше, чтобы решить, что делать дальше. Но Олья могла объяснить немного. Карман, по ее словам, был большим. Никто специально не мерил, но размеры были под стать какой-нибудь Имперской провинции, если вспомнить, как долго они добирались сюда от входа, и принять на веру слова, что до другого входа идти пешком не меньше длани. Травница знала еще об одной деревне вроде этой и о большом поселении, которое тут называли Городом.

- Много ж народу за всё время пришло. А кто-то и народился тут. Сказывают, ещё хутора есть. А в Городе торги идут. Наши весной и осенью туда ездят. Осенью репу везут, лук, грибы сушеные. Весной - шерсть. Овец держат, видел же? Деньги тут ходят разные. И имперские гуляют, и местные - на чеканку не смотрят. Но пуще мену признают. Наши сукно из Города везут, соль, мёд. Можно жить.

- А управляет всем этим кто?

- Так сами люди и управляют. У нас в деревне, может, и я управляю, - пошутила женщина. - Не станут слушать, некому будет их хвори лечить, кости вправлять да чирьи мазать. А может, и Фаска управляет - кроме него никто спирту не гонит. А в Городе, конечно, другие порядки. Там управа специальная, вроде народного суда. Собираются раз в месяц и рядят, какие дома строить, какие дороги мостить. Город-то большой.

- Очень большой?

- Домов двести, говорят.

Истман отвернулся, чтобы скрыть от травницы усмешку: большой, а как же! В Империи самые захудалые деревни больше.

- Так всё общиной и решают?

- Так и решают. А ты в Город, что ль, податься решил?

- Нет.

Если и были мысли, теперь убедился, что там ему делать нечего.

- А то ещё замок есть. Граф там живет. Какой он на самом деле граф, никто не знает, но батюшка его так назвался, когда в замке осел. В порядок там всё привел, хозяйство, говорят, большое поднял. Так граф этот - сам себе управитель.

Значит, сумел кто-то и тут устроиться.

Но Истмана подобная судьба не прельщала. Хозяйство - земля, огороды, овцы, торги и мены. Напрягать мозги, подстраивая всё, что узнал когда-то об экономике, под местные уклады, чтобы стать владельцем символического домена, назваться громким титулом, построить дом за каменным забором, который обзовут замком, и до конца жизни смотреть на мутный купол мертвого неба? Нет, это не его путь.

Но и умереть от старости в этом странном месте, тогда как на родине пройдет всего пара лет, не входило в его планы.

- Расскажи ещё, - попросил он целительницу.

- Так нечего уже, - развела она руками. - Всё, что знала, сказала.

- Расскажи… Расскажи, отчего ты такая, - вырвалось само собой. - Такая… добрая?

Последнее слово упорно не желало быть произнесенным, но другого он подобрать не сумел.

- А какой мне быть? - в тусклом свете единственной свечки, стоявшей между ними на грубо сколоченном столе, вдруг видна стала каждая морщинка на ее лице.

- Как все.

- А все, что, недобрые?

- Все не тратят силу на первого встречного, не приводят чужаков в свой дом, не делятся с ними последним…

- Значит, хорошо, что меня встретил, а не еще кого, - улыбнулась женщина, так и не ответив на его вопрос.

Ответ, правдивый или нет, Истман узнал спустя два дня от Фаски, плюгавого рябого мужичка, к которому Олья послала его за спиртом для настоек, дав на мену бидон козьего молока и мешочек трав.

- Ты не обижай её, парень, - словно только и ждал удобного случая, чтобы сказать это, Фаска. - Хорошая она, но беззащитная, как дитя малое. Заклятая потому что.

- Как это - заклятая?

Самогонщик плеснул в чарки своего продукта, разбавил на глаз водой и кивнул покупателю на скамью.

- Весел сегодня, - сообщил он. - Сами боги отдохнуть велят. Боги твою Олью и закляли. Семь лет уж прошло по-нашему, когда мужики с той стороны вернулись, да рассказали, что имперцы уже почти до самой Черты дошли. И что хутор спалили, где сын её с семьёй жил. Хороший был парень, дар имел, как и мать, да не захотел его в кармане держать - в большой мир пошел, целителем там, говорили, знатным стал. А от огня дар его не уберёг. Поплакала Олья, да кинулась других своих детей искать, они ж все четверо вслед за братом из кармана ушли. И к кому не кинется, только могилы находит. Одного Сайли вот привела. Утешение, да только слабое. Месяц после она сама не своя была, а в конце не выдержала, на кладбище пошла, где молельня стоит, и давай перед богами причитать. Заберите, говорит, меня из этого мира, чтобы я больше зла его не видела. Только сказала, как молния с неба ударила, и прямо в неё. Думали, всё, услыхали пресветлые молитву, к себе прибрать решили. Но глядим - живая. И по сей день живет, не хворает. А вот зла, как сама просила, с того дня и не видит. Совсем. А когда человек зла не видит, его всякий обидеть может. Вот я и говорю… Выпьем, что ли?