Место полного исчезновения: Эндекит - Златкин Лев Борисович

Леговатый встретил Игоря тем более настороженно. Для него все, ошивающиеся возле начальства, представляли потенциальную опасность, которую он нутром чуял, а потому всегда старался таких людей избегать.

— Привет! — легкомысленно поздоровался Игорь.

— Здорово! — нехотя поздоровался Леговатый. — Каким ветром занесло?

Тон его был явно недружественным, но Игорь не обратил внимания на его тон, по-другому в зоне и не разговаривали, все считали себя невинными жертвами режима, а потому и злились на всех и на вся.

— Да вот интересуюсь твоим мнением! — честно признался Игорь. — Что ты знаешь об убийствах?

На зоне все друг другу говорили «ты» независимо от возраста, и никто не обижался. Все были уравнены бесправием. Здесь не имело значения, кто ты, сколько тебе лет и какое у тебя образование.

Здесь все становились «новым образованием» — заключенными, зека! А иерархия была лишь у братвы, у блатных и приблатненных.

Но и они все говорили друг другу «ты». Это была единственная общая привилегия.

— Отвали ты отсель! — злобно прикрикнул Леговатый на Васильева. — С чего это я на старости лет буду стучать?

— Братва мне дала поручение найти убийцу! — разъяснил ему Игорь.

— Я все равно ничего не знаю! — ответил Леговатый. — И так «погорел» из-за «крысы». Он руки лишился, а я должности хорошей.

— Он жизни лишился! — сказал Игорь. — Умер он час назад в больничке. От большой потери крови. Нейрохирурга в зоне нет.

— Да уж! — согласился Леговатый, хотя слово «нейрохирург» ему ничего не говорило. — Голову отрежут, назад не пришьешь.

— Не обязательно ее надо отрезать! — усмехнулся Игорь. — Ты, наверное, слышал, что Ступу повесили? Никакой тебе крови, чисто, по-английски.

— На Руси всегда рубили головы! — зловеще усмехнулся Леговатый. — Не боялись кровушки.

— Вспомнил, как жене отрезал голову? — разозлился Васильев. — Соседа чуть до кондрашки не довел.

— Пусть икается! — злобно и неуступчиво сказал Леговатый. — «Козел», нашел, когда ходить по гостям. Все путем было бы, не нагрянь эта бестолочь ко мне. Сжег бы я болезную, а слушок бы пустил, что уехала она к сыну. А там ищи-свищи!

Васильев понял, что ему здесь ничего «не светит», не будет с ним говорить «по душам» садист-убийца. И не потому, что нечего сказать. Каждый знал хоть малую толику, из которой, как из мозаики, можно было слепить целостную картину. Из чистой вредности.

«Садист — есть садист!» — со злостью подумал Васильев, покидая «швейку».

Леговатый, оставшись в одиночестве, решил воспользоваться советом сменщика и стал вспоминать и пофамильно отмечать тех, кто во время рабочей смены шнырял туда-сюда.

Особо часто бегал Пархатый, вор, оставшийся в незавидном положении после убийства своего близкого «кента» и «кореша» Ступы. «Шестерил» он всегда, но теперь его могли не взять даже в «шестерки» и разжаловать в приблатненные из блатных, а это значительно снизило бы его статус-кво и лишило многих привилегий.

Леговатый забыл закрыть за Васильевым дверь.

Поэтому, когда раздался легкий скрип, Леговатый сразу вспомнил о своей оплошности и встал, чтобы исправить допущенную ошибку, но было уже поздно.

Леговатый только и успел сказать, увидев опять надоедливого посетителя:.

— Я тебе уже в который раз говорю, я ничего не знаю!..

Кусок толстого многожильного кабеля из тяжелой меди в резиновой оболочке взметнулся и вышиб сознание из старика, вызвав на небе ликование души его невинной жертвы.

Шастающая взад-вперед публика была очень довольна, когда дверь беспрекословно открывалась по первому окрику: «Эй, старый козел!»

Им и в голову не могло придти, что дверь на «швейку» была просто-напросто открыта, и закрыть ее было некому.

Правда, их несколько смущало, что Леговатый пристально смотрит на них в подслеповатое, давно не мытое оконце.

— Чего буркалы вылупил? — удивлялся один.

— Это он нас считает! — объяснял другой. — Потом счет предъявит. Придется пачку «Примы» отвалить «козлу», чтобы не мекал.

Но после окончания рабочей смены швей-мотористы обнаружили дверь закрытой, и никакие гневные крики типа: «Козлище!» и «Раком поставим!» — не оказывали воздействия на Леговатого. Сколько ему ни стучали в окошко, он все так же продолжал смотреть широко раскрытыми глазами на стучавших и матерившихся при этом, но не мигал и уж тем более не реагировал на крики и не открывал двери уставшим зекам, жаждущим побыстрее добраться до кровати, чтобы забыться в тяжелом сне.

Мастер, первым решивший открыть хлипкую дверь сторожки, вошел внутрь, но в ту же секунду выскочил обратно с жутким воплем и тут же у забора «швейки» выпростал все, что ему удалось съесть за день.

Заглянувшему туда же вслед за ним Корчагину предстала страшная, как в аду, картина: голова Леговатова была закреплена хитроумным способом на столе лицом в окно, а тело его лежало отдельно на полу, залитом кровью. Да и не только пол был залит, все стены были забрызганы, когда из вен хлестала кровь. Сам стол, где стояла на подпорках голова, нисколько не напоминая собой голову профессора Доуэля, был полностью ею залит.

Но Корчагина трудно было испугать видом чужой крови, когда он и своей не пугался.

Потому первым делом он открыл входную дверь на «швейку», вытянув железный рычаговый стержень из пазов металлических ворот. Рычаг был на пружине, и его надо было сначала потянуть на себя, а потом в сторону. В любом случае: открываешь ли ты дверь, или закрываешь. Менялась лишь последовательность.

Когда он вышел из сторожки, оставляя за собой кровавые следы, часть заключенных, не успевшая еще покинуть проходную «швейки», охнула, увидев следы крови на Корчагине.

Один из приблатненных, молодой вор, только что прибывший с последним этапом, проведший до «взрослого» лагеря несколько лет на «малолетке», а оттого наглый и беспощадный, воскликнул:

— Мочила Деревенская опять кого-то «замочила»!

Удар Корчагина был молниеносным. И молодой вор отлетел к забору, а когда поднялся, правда, с трудом, то первым делом он выплюнул пару выбитых зубов.

— Падла! — прошепелявил тихо он. — Я в законе! Гад! Ответишь перед «князем»!

И он поспешно, шатаясь, покинул проходную «швейки».

— Напрасно ты кодлу трогаешь! — испуганно проговорил едва пришедший в себя, еще бледный мастер. — Это же пауки: одного тронешь, они все на тебя накинутся.

— Не бзди, бздун! — усмехнулся Корчагин.

Ему была противна трусость мастера, и он отошел от него, чтобы помыться, к бочке с водой, стоявшей неподалеку от «швейки» на случай внезапного возгорания. И долго смывал с себя кровь, пока его не окликнул Вася, случайно задержавшийся в этот день на зоне, чтобы позвонить в Сочи одной своей знакомой на предмет скорого своего отпуска, не примет ли, не соскучилась ли.

А тут такая катавасия.

А со стороны барака отряда швей-мотористов уже спешил Игорь Васильев, которого тоже по приказу Васи вызвал староста барака, предупредивший «крикушник» о новом страшном преступлении.

— Корчагин! — позвал Вася спокойным голосом.

Корчагин подошел, внутренне уже смирясь с тем, что его опять потащат в БУР, где будут держать до очередного убийства.

Одновременно с ним к Васе подлетел и Игорь Васильев.

— Еще один труп? — спросил он весело.

И тут Васильев заметил Корчагина, стоявшего с мокрыми руками и с мокрыми пятнами, ясно свидетельствующими о том, что тот замывал следы крови.

— Неужели взяли на месте преступления? — обрадовался Игорь.

— Напрасно радуешься! — сказал Корчагин. — Его мог убить и ты. Я видел, как ты выходил из сторожки, пошел подсобить раскройщикам и в окно заметил.

— Когда я уходил, то ясно слышал, как за мной защелкнулся замок! — возразил Васильев. — И за мной Пархатый рванул на «швейку» с воплем: «Открой, козел!»

И опять звякнула система запора.

— «Запор», «понос»… — презрительно произнес Корчагин. — Сказать все можно. Пока неизвестно время убийства, ты на подозрении. А я вот чист, как стеклышко, потому что у меня на каждую минуту есть алиби, все меня видели, а замазался я потому, что надо же было кому-то дверь отворить зекам.