Песнь молодости - Ян Мо

— Жених и невеста! Жених и невеста! — закричала шаловливая младшая сестренка, показывая пальцем на Дай Юя и Сяо-янь.

Сяо-янь, покраснев до ушей, поднялась и в замешательстве стала подкладывать угощение молчаливому профессору Фаню:

— Кушайте, пожалуйста! Что это вы сегодня такой невеселый?

— Да, да, что с тобой? — вставил слово Ван Хун-бинь.

Профессору Фаню перевалило за шестьдесят. Это был медлительный, спокойный человек с узкой седоватой бородкой. На нем был старый и засаленный темно-желтый халат. После долгой паузы он медленно поднял веки и проговорил:

— Хун-бинь, старина У! Скажите, сколько вам задолжал государственный университет? Сколько месяцев не выдавали жалованья?

— Лучше об этом не говорить! — незамедлительно ответил профессор У. — Испокон веков было так, что чем больше служили чиновники, тем сильнее они богатели, а те, кто обучал других, постепенно беднели. А после образования республики стало еще хуже… Сяо-янь, ты только посчитай, сколько лет продолжается «движение за выплату жалованья» — год, два, три?.. Да что говорить! Еще в 1916 году, когда я начинал преподавать, оно уже было. Восемнадцать лет! Я сорок восемь раз участвовал в нем, требуя выплаты жалованья! Нет, что я, — все пятьдесят! Говорилось-то все очень красиво! Профессора университетов — опора государства, а зарабатываем мы меньше рикш. Шумели, шумели и в конце концов все равно оставались ни с чем. Проходил месяц, другой, третий… полгода, а нам и гроша ломаного не выплачивали. А как говорит народ, «и чиновнику есть хочется». Нам три раза в день — вынь да положь. Остается только закладывать имущество, брать в долг, умоляя родственников или кланяясь знакомым. Печальная и убогая жизнь. Развяжешься с одной бедой, идет другая. Смешно говорить, но ведь ты — профессор, ты должен поддерживать свою репутацию. Ведь неудобно отказать рикше или рассчитать прислугу, да и не пойдешь же со своим портфелем пешком. Вот и приходится пускать пыль в глаза, А что, по правде-то говоря, в этом портфеле? За исключением старых лекций, нет и гроша в помине, да и на самом тебе — единственный костюм. Ха-ха! Так и прошла вся моя жизнь. Вся жизнь!.. А что, Фань, у тебя совсем плохи дела? Постарайся как-нибудь отвлечься от этих мыслей. Я лично так всегда поступаю… — тяжело вздохнул профессор V, вспотев от напряжения. Он вытер голову и хотел продолжать, но Ван Хун-бинь опередил его.

— Профессор У очень правильно сказал о нашей жизни, — улыбнулся он. — Я раньше не понимал, отчего это так было. Думал, что все дело поправит хорошее правительство. Теперь же… — Он положил на стол палочки для еды и закурил, откинувшись на спинку стула. — Пусть лучше нам молодежь ответит. Она лучше нас, стариков, разбирается во многих вопросах и видит дальше. Цзюнь-цай, как, по-твоему, будут развиваться события? На Севере с каждым днем все напряженнее становится. Японские самолеты днем и ночью летают над Бэйпином. Народ волнуется…

Внезапно в небе послышался оглушительный рокот мотора, оборвавший Ван Хун-биня на полуслове.

— Легок на помине! — воскликнул профессор У и устремился во двор.

За ним торопливо последовали остальные.

Самолет пролетел низко, показывая свои опознавательные знаки — красные круги на крыльях — запыленной, замершей земле. Профессор У долго смотрел ему вслед. Ван Хун-бинь отвернулся в сторону, а Сяо-янь с болью сказала Дай Юю:

— Чего смотреть! Пошли в дом.

Все вернулись в подавленном состоянии.

Профессора продолжали прерванную беседу. Госпожа Ван и Чэнь убирали со стола.

Профессор У вновь пришел в возбуждение и горячо заговорил. Энергии его можно было только удивляться. Даже Ван Хун-бинь, живой и подвижной человек, любивший поговорить и посмеяться, в его присутствии стушевывался.

— Что же это такое?! На каком основании?! — кричал У, стуча по столу. — Друзья! Родина в опасности… Если бы мне было лет двадцать, я тотчас взялся бы за оружие, чтобы смыть этот позор!

— Старина У, поменьше шумных слов, — нетерпеливо перебил его профессор Фань, тряхнув бородкой. — Ты вот только кричишь, как молодой забияка, а почему пожертвовал всего несколько грошей, когда наши студенты ехали с протестом в Нанкин? Тогда надо было бы раскошелиться! Терпеть не могу пустозвонства… В сорок лет уже не следует заблуждаться, а в пятьдесят пора знать жизнь. Мы рано ее познали, и к чему же сейчас молоть ребячий вздор?

Профессор У изумленно посмотрел на него, покраснел и залился громким смехом:

— Всему свое время. Я же не святой, чтобы с пеленок предвидеть ход мировых событий… Ладно, я не буду спорить с тобой. Ты ведь упрямый старик. А вот взять, к примеру, Хун-биня! Раньше он почитал Ху Ши, а теперь ненавидит его прагматизм, его лозунг «спасай родину учебой», его пресмыкательство перед империализмом. Разве заблуждавшимся возбраняется раскаиваться? Ха-ха! Мы, интеллигенты, говорим, но делать не умеем, а ты, старина, пожалуй, и говорить-то не умеешь!

Пока они спорили, Сяо-янь шепнула Дай Юю:

— Почему ты молчишь? Мы должны воздействовать на них.

Дай Юй взглянул на профессора У и с сожалением покачал головой:

— Такие люди ничего не стоят. Ну, мне пора идти. Сяо-янь, я еще зайду попозже. Есть о чем поговорить.

— Что ты… какой-то странный! — прошептала Сяо-янь, показывая глазами на профессора. — Это вовсе не плохой человек. Почему ты о нем так?

Дай Юй не ответил ей и распрощался с присутствующими.

Тетка Сяо-янь — директриса Динсяньской школы Ван Янь-вэнь — оттащила ее к чайному столику, усадила, радостно и в то же время с печалью в голосе стала говорить:

— Сяо-янь, я так рада за тебя! Судя по всему, он хороший человек. Но я почему-то боюсь его. Скажи мне, он тоже… опасный человек? Ты изменилась, стала как Линь Дао-цзин. Даже твой папа — и тот изменился… Я, я на самом деле боюсь… Через день-два собираюсь вернуться в Динсянь. Здесь у вас мне как-то неспокойно.

— Не волнуйся, тетя! — ласково посмотрела Сяо-янь в худое желтое лицо Ван Янь-вэнь. — Мы сумеем построить свою жизнь. Я давно хотела спросить тебя: ты все еще сердишься на Линь Дао-цзин? Не бойся ее. Она хорошая.

Глава двадцатая

В тот же вечер Дай Юй пришел опять и долго беседовал с Сяо-янь в ее комнате.

— Цзюнь-цай, — назвала его Сяо-янь настоящим именем, — по-моему, мама днем зря все это затеяла? — на ее нежном лице появился румянец. — Я, как и Линь Дао-цзин, терпеть не могу быть в ложном положении.

— Почему как Дао-цзин?

— Не скажу, — улыбнулась Сяо-янь. — Ты слышал что-нибудь о ней? Мы так и не виделись с тех пор, как она уехала. Уже два месяца. Я очень беспокоюсь, часто вспоминаю о ней.

Взяв на себя порученное ей задание, Дао-цзин переехала к Сестре Лю. Будучи связана работой, а также из-за близости Сяо-янь к Дай Юю Дао-цзин так и не встречалась с тех пор со своей лучшей подругой.

Дай Юй взял Сяо-янь за руки, погладил, и в его глазах что-то мелькнуло. Он кашлянул:

— Янь, я заметил, что ты беспокоишься о Линь Дао-цзин больше, чем обо мне. Однако ты, глупенькая, очень наивна. Боюсь, что она тебя давно позабыла.

— Что ты! — удивилась Сяо-янь. — Линь Дао-цзин? Просто она занята или, может быть, заболела.

По лицу Дай Юя пробежала загадочная улыбка. Он посмотрел на Сяо-янь, закурил и, затягиваясь дымом, сказал:

— Ты, говоришь, расспрашивала о ней и ничего не могла узнать? А вот мне вчера один товарищ рассказал о ней все. Ты, наверно, не поверишь, лучше уж я промолчу.

— Говори же, что случилось?! — оборвала его взволнованная Сяо-янь.

Дай Юй обнял ее и тихо сказал:

— Янь, хороший мой товарищ, поверь мне: Линь Дао-цзин — презренная изменница. Она обманула тебя!

— Неправда! Как ты мог поверить такой клевете?!

— Хочешь — верь, хочешь — нет. Это мне официально сказали товарищи из городского комитета партии. Разве ты не помнишь, как она говорила, когда жила у тебя, что ей надоела революционная работа?

Ван Сяо-янь горько разрыдалась, уронив голову на стол, будто получила известие о смерти своего лучшего друга.

— Не может быть!.. Нет и нет! Я не верю! — Она подняла голову и резким движением сняла очки. — Это клевета! Такой человек, как она, не способен на измену!.. Врешь ты! Врешь!

Дай Юй не на шутку встревожился:

— Успокойся, Янь! — стал гладить он Сяо-янь по плечам, продолжая бесстыдно лгать: — Дорогая моя, кто, кроме тебя, может быть ближе мне на свете? Я люблю тебя, искренне люблю всем сердцем. Разве мог бы я клеветать на твою лучшую подругу? Нет, мало у тебя еще опыта борьбы, не хватает теоретической подготовки. Ты не знаешь, что под пытками, угрозами и посулами врагов часто изменяют даже высокие партийные руководители. Так что же говорить про Линь Дао-цзин, которая к тому же из помещичьей семьи? Враги пригрозили ей, посулили что-нибудь — и налицо измена партии. Все это естественно.