Песнь молодости - Ян Мо

— А ведь ты тоже из семьи крупных помещиков, — со слезами на глазах возмущенно сказала Сяо-янь. Ей было очень больно, как будто это он, Дай Юй, был виноват в измене подруги. Свое возмущение она излила на него.

Дай Юй повел себя осторожнее. Он помог Сяо-янь дойти до кровати и, прижавшись к ее побледневшему лицу, изобразил сожаление и испуг.

— Прости меня. Может быть, это и неправда… — говорил он медленно и тихо. — Как бы там ни было, наша революция делается не ею одной. Твой любимый — коммунист, ответственный работник бэйпинской организации. Разве ты не можешь заниматься революционной работой без Линь Дао-цзин?

— Цзюнь-цай! — вновь зарыдала Сяо-янь, привлекая его к себе. — Я забуду эту бессовестную женщину. Цзюнь-цай! Ты… Мы никогда не будем такими, как она!

Дай Юй побледнел как полотно. Перед такой искренностью и чистотой он, человек с мелкой и подлой душонкой, внутренне содрогнулся. Он лихорадочно курил. Несколько капель холодного пота с его лица скатились на мягкие черные волосы Сяо-янь.

Глава двадцать первая

«Я зову ее «мама» — так же, как звала незабвенную Линь Хун… Тогда на душе становится теплее, и я ощущаю новый прилив сил. Ей тридцать три года, она не на много старше меня.

Она худощава, с нездоровым цветом лица, ослабевшая и сгорбленная — все это от долгого сидения в тюрьме и зверских истязаний. Жизнь ее сложилась очень тяжело. Муж погиб, сын где-то затерялся, родных нет. Она совсем одна. Но когда бы я ни обратилась к ней, она всегда ласкова, спокойна и ровна. Она очень мало говорит о себе, немногословна. Официально мы — мать и дочь, и живем тем, что стираем и штопаем белье людям. Но это для отвода глаз. На самом же деле она — член райкома, а я — связная. Когда она передает мне важный и срочный документ, то в ее глазах светится ласка и уверенность; она по-матерински заботливо говорит: «Отнеси это белье господину Вану. Будь осторожна, не потеряй ничего». Каждый раз, когда я получаю задание отнести белье «господину Вану», у меня прибавляются силы, а ее взгляд как огонь жжет мне сердце и ведет за старые ворота дома, в котором мы живем. В такие минуты я мысленно говорю: «Дорогая мама, я обязательно выполню задание!» — писала в своем дневнике Линь Дао-цзин о Лю И-мэй — Сестре Лю.

«Наша работа ужасно трудная. Не хватает рук. Мне нужно и переписывать материалы, и разносить их, и стирать, и штопать, потому что у нас тяжелое положение с деньгами. Часто приходится писать и днем и ночью. Есть почти нечего. По ночам гудит голова, и в глазах идут круги. Мама всегда рядом со мной. Ее спокойный и ласковый взгляд и преждевременные морщины от переутомления заставляют меня забыть о голоде и усталости, и я с удвоенной энергией продолжаю работу. Я пишу, а мама проверяет. Глубокой ночью она устало разгибает спину, улыбаясь, наливает чашку кипятку и достает пару лепешек. Ту, которая побольше, она протягивает мне.

Да, мама часто остается голодной, стараясь накормить меня. Я пью кипяток, гляжу на ее изможденное лицо и возвращаю лепешку: «Мама, я сыта, а ты ничего не ела. Возьми!» — «Нет, ты ешь. Ты молода, тебе нужно набираться сил. Я за тебя в ответе перед партией». Мама! Дорогая моя мама!.. Преклоняюсь перед тобой!..

Мама проявляет заботу обо мне не только в житейских делах. Она еще больше беспокоится о моих взглядах на жизнь. Когда я начала работать, мне было очень трудно, хотя я и не сказала об этом Цзян Хуа. Мне нравится мечтать. Часто я вижу себя в Красной Армии или в горячих сражениях, там, где жизнь и борьба, а не обыденная работа. За годы испытаний я не преодолела еще этого недостатка. Поэтому такие мелочи, как переписка, рассылка материалов, стирка белья, не удовлетворяли и даже огорчали меня. Мама об этом догадывалась. И однажды ночью — я никогда не забуду эту ночь! — она по душам поговорила со мной. Тогда же я вспомнила про человека, образ которого запал мне в душу, которого я уже много лет люблю… Если он жив, если он не погиб от рук гнусных гоминдановских палачей, то я буду самой счастливой на свете. Но иногда мне кажется, что моим мечтам не суждено осуществиться и я, так же как мама, стану горемыкой-вдовой… Пишу эти строки, и мне хочется плакать. Если мне скажут, что он покоится на Юйхуа[122], я готова век обливать слезами его могилу…»

Осенней ночью ветер шелестит старой бумагой на окнах. Луна висит высоко в небе. Яркий свет ее проникает через оконные щели и падает на оживленные лица Лю и Линь Дао-цзин. В эту прекрасную, чуть морозную ночь две подпольщицы долго не могут заснуть. Они тихо беседуют о работе и о личной жизни. Лю лежит на своей маленькой постели и, приподняв голову, спрашивает:

— Сю-лань (к этому времени Линь Дао-цзин переменила фамилию и имя на Чжан Сю-лань), ты мне обо всем рассказала, только про одно забыла: у тебя есть любимый?

Обычно словоохотливая, Дао-цзин сейчас долго молчит.

— И есть и нет… Мама, мне тяжело об этом говорить…

— А все же? Кто он?

Дао-цзин накинула кофту, сунула ноги в туфли. Лю молча наблюдала за ней. В лунном свете выделялось полное печали лицо Дао-цзин. Она подсела на кровать к Лю, сжала ее худые руки. Голос ее слегка дрогнул.

— Ты даже представить себе не сможешь… Лу… Лу Цзя-чуань! Я все это время жду его, но он…

Лю восприняла все так, как будто давно это знала:

— А-а, вот кто… Очень хороший товарищ! Когда же вы объяснились?

— Нет, мы не объяснялись… На словах не объяснялись. Я чувствую только, что он меня любит, поэтому и жду его… уже несколько лет. — На глазах Дао-цзин блеснули слезы. Она опустила голову и еще крепче сжала руки Лю. — Мама, скажи, он жив? Ты получала от него известия?

Лю откинулась на подушку и покачала головой. В душе у нее шла борьба: открыть ей правду или не открывать? Сказать — значит положить конец мечтам, ввергнуть человека в безграничное отчаяние. Как перенесет его это преданное сердце?

— Мама, я редко делюсь тем, что у меня на сердце. Я впервые встретила такого человека. Как увидела его, так он сразу показался мне давно-давно знакомым… — Лицо Дао-цзин зарделось, а в голосе слышалось нескрываемое волнение. Лю внимательно слушала, гладя ее руку. — Я поняла, что люблю Лу Цзя-чуаня, когда Юй Юн-цзэ сказал мне о его аресте.

Дао-цзин замолчала. Она говорила сегодня о чувствах, которые берегла три года.

Лю тоже безмолвствовала. Порыв холодного ветра проник в комнату через ветхую бумагу. Она укрыла Дао-цзин одеялом, выпустила ее руки и приподнялась.

— Дитя мое, я не могу больше скрывать от тебя. Лу Цзя-чуань погиб.

— Погиб?! — машинально повторила Дао-цзин и закрылась с головой.

Стало тихо. Лю зажгла свет, достала из старой ивовой плетеной корзинки том «Лучшие произведения древней литературы». Она раскрыла книжку и полистала потемневшие от времени страницы. Между ними оказалось несколько торопливо исписанных листков бумаги. Дао-цзин по-прежнему лежала, закрывшись с головой. Лю откинула с ее лица одеяло и тихо проговорила:

— Сю-лань, будь мужественна. Это его письмо тебе… Прости меня, что я сразу не передала.

Дао-цзин вскочила с кровати и широко раскрытыми глазами посмотрела на Лю:

— Он мне написал письмо?

— Да, — осторожно ответила Лю. — Это письмо принесли мне в сентябре прошлого года и просили передать тебе при удобном случае. В это время ты еще была в тюрьме. Вероятно, в тот же месяц Лу казнили в Нанкине. Я не знала, какие у тебя к нему чувства, поэтому решила не показывать тебе письмо, когда ты вышла на свободу.

Лю передала Дао-цзин бумагу, мелко исписанную карандашом. Дао-цзин бережно приняла ее в дрожащие руки. Она еще не прочитала ни строчки, но слезы уже капали на бумагу. Она собрала все свое мужество.

«Когда к тебе попадет это письмо, я верю, ты будешь моим настоящим товарищем. Хоть ты и в тюрьме, я часто мечтаю, что ты станешь передовым бойцом армии освобождения рабочего класса, станешь моим соратником, продолжателем дела нашей революции. Дня не проходит, чтобы во имя грядущей победы не лилась здесь наша кровь. Товарищ, дорогая Линь, победа не за горами. Тогда в Бэйпине мне удалось спастись: помог счастливый случай. Я еще несколько месяцев воевал. Для меня это было высшим счастьем. Но вот сейчас я живу последние дни. Меня это не печалит. Мне не жалко отдать свою жизнь за коммунизм, за мир и счастье родины и человечества. Когда ты будешь читать эти строки, я, наверное, уже буду на Юйхуа. Но я испытываю гордость, радость и счастье оттого, что нас миллионы, что на смену павшим придут новые бойцы, и в их рядах будешь и ты.

— Я кое-что слышал о тебе, твое письмо получил. Жаль, что нам не придется больше вместе работать. Последнее время мне очень хотелось рассказать тебе о своей любви. Нет, уж лучше не говорить об этом… Презренные палачи лишили счастья и нас и многих-многих других любящих друг друга людей. Линь, иди вперед! Будь крепка как сталь! Отомсти за нас! Не знай ни минуты отдыха в борьбе за дело коммунизма! Желаю тебе счастья. Твой верный друг…»