Politics Among Nations. The Struggle for Peace and Power - Hans Morgenthau

в том, что они могут сохранить свой суверенитет, даже если они наделят федеральное правительство суверенными полномочиями, предусмотренными новой конституцией.

Из-за схожего стремления построить идеологический мост между политическими реалиями и политическими предпочтениями, доктрина разделенного суверенитета получила широкое признание в сфере международных отношений. С одной стороны, национальное государство в большей степени, чем когда-либо прежде, является доминирующим источником моральных и правовых оценок индивида и конечной точкой отсчета его земной лояльности. Следовательно, его власть среди других наций и сохранение его суверенитета являются главными политическими проблемами индивидов в международных делах. С другой стороны, именно эта власть и суверенитет, сталкиваясь в условиях современной цивилизации с властью и суверенитетом других наций, ставят под угрозу существование этой цивилизации, а вместе с ней и самих национальных государств.

Таким образом, со времени окончания наполеоновских войн гуманитарии и государственные деятели все чаще и интенсивнее ищут способы избежать саморазрушительных войн, к которым приводит борьба за власть между современными национальными государствами. Однако, особенно в последние годы, становится все более очевидным, что главным камнем преткновения, который до сих пор мешал всем попыткам сдержать борьбу за власть на международной арене, является сам национальный суверенитет. До тех пор, пока высшая правотворческая и правоприменительная власть остается за национальными правительствами, война, особенно в моральных, политических и технологических условиях нашего века, можно сказать, неизбежна. Таким образом, политическая реальность вероятности саморазрушительной войны сталкивается с политическим предпочтением сохранения национального суверенитета. В то время как люди повсюду стремятся освободиться от угрозы войны, они также стремятся сохранить суверенитет своих стран. Однако если бы ценой мира был только кусочек суверенитета, а не весь он, если бы для уменьшения вероятности войны национальное государство могло бы только разделить суверенитет с международной организацией, а не отказываться от него полностью, то можно было бы иметь мир и национальный суверенитет одновременно.

В ходе опроса общественного мнения, проведенного весной 1947 года, 75 процентов людей ответили положительно на вопрос: "Хотели бы вы, чтобы Соединенные Штаты участвовали в движении по созданию международной полиции для поддержания мира в мире?". Однако лишь 15 процентов всего населения и 17 процентов тех, кто выступает за создание международных полицейских сил, были готовы согласиться на то, чтобы вооруженные силы Соединенных Штатов были меньше, чем международные вооруженные силы.

Большинство хочет получить и то, и другое; они хотят "разделить" суверенитет. В этом отношении показательно, что в то время, как 32% сторонников создания международной полиции хотят, чтобы американские силы были больше, чем международные полицейские силы, 41%, что является самой большой группой, выражающей свое мнение по этому вопросу, хотят, чтобы они были равны по численности. Они хотят "разделить" суверенитет честно и справедливо, оставив 50 процентов Соединенным Штатам и отдав 50 процентов международной организации.

Идеологическим проявлением этого противоречия между политической реальностью и политическими предпочтениями является вера в делимый суверенитет. Доктрина делимости суверенитета делает интеллектуально возможным примирение не только того, что несовместимо по логике - отказ от суверенитета при его сохранении, но и того, что, как показывает опыт, непримиримо в условиях современной цивилизации - национального суверенитета и международного порядка. Совет отказаться от "части национального суверенитета" ради сохранения мира не только не выражает теоретическую истину, но и не отражает реальность политического опыта, равносилен совету закрыть глаза и мечтать о том, что можно съесть свой пирог и получить его тоже.

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА В СЕРЕДИНЕ ДВАДЦАТОГО ВЕКА

Новая сила националистического универсализма

Теперь мы должны быть в состоянии ответить на вопрос, который мы задали, когда указали на интеллектуальную и моральную традицию западного мира как на силу, которая с помощью баланса сил удерживала современную государственную систему вместе от окончания религиозных войн до Первой мировой войны. Что осталось от этого наследия сегодня? спросили мы тогда. Какой консенсус объединяет народы мира в период после Второй мировой войны?

Ответ может быть только в том, что ограничения на борьбу за власть на международной арене сегодня слабее, чем когда-либо в истории современной государственной системы. Единое международное общество семидесятого и восьмидесятого веков было заменено рядом национальных обществ, которые обеспечивают для своих членов высший принцип социальной интеграции. Вследствие этого международная мораль, которая в течение нескольких веков сдерживала стремление отдельных государств к власти в определенных рамках, уступила место, за исключением некоторых фрагментарных ограничений, этике отдельных наций. Эта этика не только не признает никаких моральных обязательств над и помимо нее, но даже не претендует на всеобщее признание со стороны всех стран мира.

Наднациональные силы, такие как универсальные религии, гуманизм, космополитизм и все другие личностные особенности, институты и организации, которые связывают людей между собой через национальные границы, сегодня бесконечно слабее, чем силы, которые объединяют народы в пределах конкретной страны и отделяют их от остального человечества. Это ослабление наднациональных сил, которые должны быть сильными, чтобы налагать эффективные ограничения на международную политику государств, является лишь негативным побочным продуктом великой позитивной силы, которая формирует политическое лицо нашей эпохи - национализма. Национализм, отождествляемый с межнациональной политикой отдельных наций, не может сдерживать эту политику; он сам нуждается в сдерживании. Он не только фатально ослабил, если не уничтожил, сдерживающие факторы, дошедшие до нас из предыдущих веков, но и снабдил власти отдельных наций доброй совестью и псевдорелигиозным пылом. Он вдохновил их жаждой и силой всеобщего господства, о которых национализм XIX века ничего не знал.

Традиционный национализм стремился освободить нацию от чужеземного господства и дать ей собственное государство. Эта цель считалась законной не только для одной нации, но и для всех наций. Как только нация объединяла своих членов в одно государство, национальные устремления удовлетворялись, и существовало столько национализмов, сколько было наций, которые хотели создать или сохранить собственное государство.

Международные конфликты, в которые был вовлечен национализм XIX века, были, таким образом, в основном двух видов: конфликты между национальностью и чужим хозяином - балканские народы и Турция, славянские народы в бассейне Дуная и Австро-Венгерская монархия, поляки - и конфликты между различными национальностями по поводу разграничения их соответствующих доминионов, такие как борьба между германцами, с одной стороны, и поляками и евреями, с другой.

Для националистического универсализма середины двадцатого века нация является лишь отправной точкой универсальной миссии, конечная цель которой достигает пределов политического мира. В то время как национализм хочет иметь одну нацию в одном государстве и ничего больше, националистический универсализм нашего века требует для одной нации и одного государства права навязывать свои собственные оценки и стандарты действий всем другим нациям.

Эти соперничающие претензии на всеобщее господство со стороны различных